В дебрях Африки - Генри Мортон Стенли

Мне все представляется мой «идеальный правитель»: он ободряет свой гарнизон, поощряет свое храброе воинство; его рука простерта в ту сторону, откуда должно прийти подкрепление.

Вдали чудятся мне также полчища Махди: они идут с дикими воплями и криками: «Аллах! Аллах!» И батальоны воинов, пылких и фанатичных, повторяют этот крик другим воинам, а потом он передается несметной толпе дикарей, жаждущих крови[3].

Капитаны каждого отряда раздают боевые снаряды и получают приказ развести пары на своих судах, мы приступаем к первому и важнейшему подготовлению нашего похода к Альберта-Ньянце.

15 июня. В 6 часов утра «Мирный» бесшумно снялся с места и стал рядом со «Стенли»; когда он совсем приблизился, я попросил офицеров подождать моих сигналов и, медленно переплыв реку поперек, попробовал успокоить туземцев и рассеять их опасения, став неподвижно у берега, между тем как толпа, собравшаяся в кучу над высоким обрывом метров на 15 выше нас, смотрела на нас с изумлением и любопытством. Наш переводчик объяснялся с ними совершенно свободно, так как все население нижнего Арувими говорит на одном языке.

Обменявшись с нами в течение целого часа разными приветствиями и дружелюбными фразами, несколько смельчаков согласились сбежать с высокого побережья к самой реке. Едва заметный поворот руля толкнул наш пароход к берегу, и мы провели еще час в уговорах и любезностях, с одной стороны, и в отказе и отговорках – с другой. Наконец нам удалось выменять ножик на кучку стекляшек. Ободренный этим первым успехом, я попросил позволения остановиться у них в деревне на несколько недель: мы предлагали вознаградить их за такую уступку тканями, бисером, железом и проволокой; за этими переговорами они продержали нас еще час.

Было 9 часов, горло у меня пересохло, солнце палило. Я дал знак пароходу «Стенли» подходить вместе со мною. При втором сигнале, как было между нами условлено, пароход внезапно дал сильнейший свисток, который, между двойными стенами высокого леса, произвел величайший эффект.

Оба корабля подошли к пристани, занзибарцы и суданцы с проворством обезьян вскарабкались по крутому обрыву, но не успели они еще достигнуть его вершины, как все обитатели деревни скрылись.

Ямбуйя представляет собою не что иное, как несколько деревушек, образовавших целую улицу конических шалашей, построенных над высоким обрывом, откуда открывается далекий вид на реку Арувими, как вниз, так и вверх по течению. Наши отряды разошлись по назначенным им квартирам и поставили часовых у выхода каждой тропинки. Часть людей послана за материалом для деревянного частокола и за дровами для лагерных костров, другая часть отправлена осмотреть местность и освидетельствовать, как велики обработанные пространства.

После полудня двое туземцев из селения ниже Ямбуйи явились к нам с таким доверием, которое ясно говорило в нашу пользу. То были бабуру, к которым относятся все мелкие племена, расположенные между низовьями Арувими и порогами Стенли. Они продали нам бананов, получили за них хорошую цену и приглашение приходить опять.

На другой день мы разослали часть людей в поле накопать маниока, часть нарядили ставить ограду; дровосеков послали за дровами для пароходов. Везде кипела оживленная деятельность.

В лесах наши люди захватили несколько туземцев и, поводив их некоторое время по лагерю, отпустили восвояси, подарив им на прощанье по пригоршне бус и постаравшись уверить в нашем добром расположении.

19 июня. На «Стенли» оказалось достаточно топлива на шесть дней обратного плавания к Экваторвилю, и он отплыл, увозя мои письма к Комитету по оказанию помощи.

У нас остался еще пароход «Мирный», и с часу на час ожидали со Стенлеевых порогов «Генри-Рида», который должен был его конвоировать; по смыслу инструкций, данных майору Бартлоту, ему следовало прийти 19-го числа.

В такой стране, в лесах которой бродят людоеды[4], а поблизости водопадов Стенли тысячами рыщут охотники за рабами, можно предполагать всякие несчастия в тех случаях, когда подолгу не получаешь известий о событиях, подлежащих скорому и точному исполнению. Майор Бартлот прошел место впадения Арувими в Конго 11-го числа; под его начальством «Генри-Рид» повез Типпу-Тиба и его свиту в такой пункт, из которого гарнизон, под командою англичанина, был недавно насильственно вытеснен.

Правда, арабский вождь вел себя до сих пор прилично и, по-видимому, чистосердечно, обещал тотчас по приезде к Стенлеевым порогам доставить в Ямбуйю 600 человек носильщиков; мне не хотелось думать, чтобы он был причиною опоздания нашего товарища. Однако же майор должен был прийти к порогам 13-го, а к вечеру 14-го числа вступить в воды Арувими, чтобы 16-го прибыть к нам в Ямбуйю, предполагая, конечно, что он не позволил себе иначе распределить свое время и вообще как-либо поступить вопреки моим, данным ему, приказаниям.

Между тем, настало уже 21-е число! Мои офицеры утешали себя мыслью, что случилась какая-нибудь пустячная задержка – в африканском быту их так много! – но я то и дело выходил на крутой берег и с зрительной трубой в руках вглядывался в дальние пункты низовья.

22 июня. Беспокойство мое настолько усилилось, что я отдал лейтенанту Стэрсу письменное приказание посадить на «Мирный» 50 человек его лучших людей, взять с собою пулемет Максима и с утра 23-го числа отправиться на поиски за «Генри-Ридом», а в случае если не оправдаются различные предположения, тут же мною изложенные, плыть дальше, до самых Стенлеевых порогов. По достижении этой станции, если он увидит наш корабль у пристани, спросить его сигналами; если же он на них не ответит, попытаться овладеть им, а если и это не удастся, поспешить возвращением ко мне в Ямбуйю.

Но в 5 часов вечера занзибарцы подняли радостные крики: «Огэ! Огэ!» Ничего дурного не случилось. Бартлот жив и здоров, Типпу-Тиб не овладел пароходом, суданцы не бунтовали, туземцы не нападали на лагерь врасплох, «Генри-Рид», за который мы были ответственны перед миссией, не напоролся ни на какое подводное бревно, не затонул и находится вообще в таком же исправном состоянии, как и в момент отплытия с озера Стенли.