Уроки любви - Жаклин Уилсон

Хотя мама нас предупредила, было очень страшно идти по инсультному отделению к папиной палате. Человек, съежившийся в кровати, был похож на чучело Гая Фокса, а не на нашего папу.

Мы втроем застыли на пороге. Глаза у папы были закрыты, но он что-то пробормотал.

– Привет, папа, – прошептала я, заставляя себя подойти к кровати.

Глаза его так внезапно распахнулись, что я подскочила. Отец нахмурился. По подбородку у него стекала струйка. Он мучительно пытался утереть ее.

– Папа, давай вытру! – предложила я.

Он яростно замычал, показывая всем видом, что никакая помощь ему не нужна. Утерев подбородок, он продолжил борьбу, выставляя из-под одеяла здоровую ногу в надежде, что остальное тело за ней последует.

– Лежи спокойно, дорогой, постарайся расслабиться, – сказала мама.

На папином напряженном лице никакой готовности расслабиться не выражалось. Он продолжал свои попытки.

– Он хочет встать с постели и пойти домой, – сказала я.

Отец сердито посмотрел на меня и застонал. Его обидело, что я говорю о нем в третьем лице.

Я подошла поближе, хотя мне больше всего хотелось убежать, выскочить из палаты, удрать из отделения, оказаться подальше от больницы.

– Папа, тебе пока нельзя домой, ты еще недостаточно поправился, – пробормотала я.

Отец не желал ничего слышать. Он волновался все сильнее и, когда мама попыталась уложить его обратно под одеяло, ущипнул ее за руку. Щипок был слабый-слабый, но она расплакалась.

– Ну-ну, не надо слез, – сказала вошедшая медсестра, обнимая маму за талию. Она была почти такая же толстая, как мама, но на пышный, соблазнительный манер. У нее была гладкая загорелая кожа и роскошная коса. – У мистера Кинга дела обстоят отлично. Правда, дорогой?

Она кивнула отцу и сунула ему в рот термометр прежде, чем он успел сердито замычать. Отец возмущенно выплюнул его.

– Гадкий мальчик! – сказала медсестра со смехом. – Поиграть захотелось? Вы со мной лучше поосторожнее, дружок, а то я могу засунуть его вам в какое-нибудь другое место, если будете меня обижать!

Отец решил наконец примириться с градусником во рту.

– Ну вот, так-то лучше. – Медсестра кивнула маме. – Он у нас скоро приучится, правда?

Мама с трудом улыбнулась.

– Он ненавидит больницы, – сказала она.

– Кто ж их любит! – заметила сестра. – Я и сама бы с удовольствием сидела сейчас дома и смотрела сериал по телевизору.

Отец снова замычал, позвякивая термометром.

– Эй-эй, осторожнее, а то проглотите его, – сказала сестра. – Все, можно вынимать. Сейчас посмотрим, как у вас дела.

– Какая у него температура? – с тревогой спросила мама.

– Нормальная, милочка, нормальная. Молодцом, мистер Кинг! Давайте я вас немного приведу в порядок для ваших гостей.

Она расправила ему воротничок пижамы и пригладила его редкие волосы своими длинными загорелыми пальцами. Он отбивался, как мог, мыча что-то очень похожее на грубое ругательство.

Похоже, медсестре тоже так показалось.

– Ничего себе! При жене и дочерях! Вот помою вам рот мылом, если будете продолжать в таком духе, – шутливо сказала она, вскидывая брови и качая головой в мамину сторону.

Мама тоже покачала головой, не сводя тревожного взгляда с папы. Медсестра улыбнулась мне:

– Как тебя зовут, детка? Меня зовут сестра Луч. Такой солнечный лучик.

– Меня зовут Пруденс, – сказала я тихо, потому что ненавижу свое имя.

– А тебя, малышка? – Сестра Луч подошла к Грейс, испуганно жавшейся в углу.

– Грейс, – прошептала она.

Отец замычал, как будто его раздражал сам звук ее имени.

– Не расстраивайся так, дорогая. – Сестра Луч потрепала Грейс по подбородку. – Папа сердитый, потому что у него удар. Вот увидишь, он скоро снова станет таким, как прежде.

Грейс недоуменно уставилась на нее. Папа ничуть не изменился, несмотря на удар. Никаким другим мы сроду его не видели. Сердитым он был всегда.

– Пойди поздоровайся с папой, у него сразу поднимется настроение.

Сестра Луч подталкивала Грейс к кровати, пока та не оказалась в поле папиного зрения. Он посмотрел на нее и снова замычал.

– Здравствуй, папа! Я тебе сделала открытку «Поправляйся скорее!», – храбро сказала Грейс.

Папа даже не попытался на нее взглянуть.

– Ты держи ее у папы над головой, так ему легче будет смотреть, – посоветовала сестра Луч.

Грейс помахала открыткой у папы над головой. Он застонал, вращая глазами, как будто над ним кружил коршун, и снова попытался спустить ногу с кровати. Опираясь на здоровую руку, он сумел приподнять туловище. На лбу у него от непомерного усилия выступили крупные капли пота.

– Бернард, не надо, дорогой, ты ушибешься! – Мама бросилась к нему.

– Сожалею, мистер Кинг, но придется вам пока побыть тут с нами. – Сестра Луч ловко уложила его обратно на спину и подоткнула одеяло. – Это ненадолго. Нам очень нужны койки, честное слово. Как только вы немного оправитесь, сможете лучше говорить и двигаться – мы вас сразу отправим домой. Согласны?

Отец продолжал недовольно мычать, но перестал рваться из кровати и закрыл глаза.

– Вот молодец. Вздремните немного.

Мы попрощались с папой и тихо вышли из палаты. Сестра Луч вышла нас проводить, ободряюще улыбаясь.

– Сколько времени мужу придется пробыть в больнице? – спросила мама.

– Это решит доктор, дорогая. Смотря как пойдет выздоровление.

– Он поправится? – спросила я. – Совсем поправится?

Сестра Луч колебалась:

– Ему станет намного лучше, я уверена.

– Он снова сможет говорить? И ходить?

– Я думаю, да. Бывает, что люди поправляются полностью.

– А бывает, что и нет?

– Ваш папа – настоящий борец, упрямый характер. У таких людей все обычно бывает хорошо.

Похоже, она торопилась сменить тему и поэтому заинтересовалась моим чудовищным клетчатым платьем.

– Это у вас в школе такая форма? – спросила она сочувственно.

– Я не хожу в школу, – ответила я, краснея.

– Они у нас на домашнем обучении, – вмешалась мама. – Мой муж сам дает им уроки.

Она внезапно замолчала, зажала рот рукой и больше не произнесла ни слова.

Интересно, как мы будем жить дальше?

Когда мы пришли домой, мама разогрела консервированную фасоль с гренками – быстро и вкусно. За едой мы слушали радио, а потом сели, как обычно, шить лоскутное одеяло, Я наметила общий рисунок и вырезала шестиугольники, Грейс приметывала, как умела, а мама шила. Как спокойно и приятно было слушать викторину по радио без папиного непрерывного брюзжания: «Ты что, и этого не знаешь, дурак? Ну, поговори у меня! Идиот надутый, кем он себя воображает?» Он разговаривал с радио, как будто исполнители сидят внутри приемника – маленькие оловянные фигурки – и слышат его возмущенные реплики.