13 дверей, за каждой волки - Лора Руби

– Они едут с вами?

Он опять кивнул.

– И Вито.

Мальчик разинул рот, но не издал ни звука. Фрэнки не хотела это говорить, не должна была говорить, но не сдержалась:

– А мы? Тони и я?

Отец встал и запахнул плащ.

– Я пришлю за вами.

– Когда?

– Я открываю новый магазин в Колорадо. Тяжелая работа. Не для девочек.

Фрэнки опять показала на Аду.

– У нее есть девочки.

Он не ответил, да в этом и не было нужды. Это девочки Ады. Фрэнки и Тони – девочки другой женщины. Девочки умершей женщины. Они Аде никто.

Подошедшая монахиня бросила под ноги Вито сумку – старую сумку, которую Фрэнки не помнила. На ней было его имя. Сестры уложили его вещи, благополучно избавившись от мальчика с носовыми платками. Фрэнки уставилась на Вито, а он – на нее. Он знал, что это нечестно, знал, что она его за это ненавидит. Она хотела быть мальчиком. Хотела быть кем-то, кого хотят.

Фрэнки думала, что готова ко всему, но кто может быть готов ко всему? Она сидела ошеломленная, пока остальные еще с полчаса болтали о Колорадо. Она заставила себя поцеловать на прощание отца и взяла с него обещание писать. Затем обняла Вито так же крепко, как ненавидела его, а потом стиснула еще крепче, дав понять, что когда-нибудь ненависть пройдет. Потом она с младшей сестрой Тони смотрела, как их отец, брат, Ада и ее ужасные дети уходили, растворялись в прыгающем море голов и лиц, словно еще несколько привидений.

Фрэнки села обратно за стол. Тони опять занималась бумажными куклами, но теперь отрывала руку Сони Хени. В кармане Фрэнки лежал рисунок, который она так и не показала отцу. Девочка достала его и развернула. На нем была изображена ее мама, такая, какой Фрэнки всегда ее представляла. Хороший рисунок, лучшая ее работа.

Фрэнки смяла его в кулаке.

Нет нужды, чтобы кто-то грозил ей в церкви громом и молниями. Земля уже разверзлась и поглотила ее целиком.

Тони оторвала Соне голову. Прощай, Соня, приятно было познакомиться.

Лоретта все еще сидела на скамье, откуда увели плачущую леди. Она то подносила руки к лицу, то опускала их на стол. Лоретта не знала, что делать с руками, не знала, что делать дальше. Монахини забыли о Фрэнки и Тони, забыли о Лоретте. Казалось, что это из всего самое худшее. То, что монахини тоже могут забыть.

– Эй, Лоретта! – позвала Фрэнки.

Девочка обернулась. Фрэнки указала на место напротив себя. Лоретта подошла, но не села.

– Эта леди – твоя мама? – спросила Фрэнки. – Которая плакала?

Лоретта медленно кивнула, будто не хотела это признавать. Фрэнки не винила ее. Она подвинула завернутый сандвич. Лоретта нахмурилась, словно боясь, что Фрэнки пытается ее надуть, но, увидев, что это, тихонько охнула.

– Ты уверена?

Та кивнула. Лоретта взяла сандвич, откусила и начала жевать, прикрыв глаза. С усилием проглотив, она открыла глаза, такие необычные, словно новенькие пенни.

– В жизни не ела ничего вкуснее!

Лоретта откусила еще, затем еще. Фрэнки смотрела, как странная девочка ест последний сандвич, принесенный отцом, пока не остались только крошки на промасленной бумаге. Одно из пятен на этой бумаге напоминало Иисуса Христа в профиль. Я ждала, что Фрэнки с Лореттой это заметят, но они не заметили.

Лоретта сложила промасленную бумагу с изображением Иисуса и довольно вздохнула.

«Ладно, – сказала я, – хоть кто-то благодарен».

Любимые места привидений

Я же не была довольной, не была благодарной.

После того как отец оборвал связи с приютом ради переезда на Луну, Фрэнки стала суровой и молчаливой. Неделями никто не мог пробиться через стену ее молчания, даже Тони, которая бесилась, плакала и рвала остатки бумажных кукол, словно разбились все ее мечты. А они действительно разбились. Фрэнки же загнала молчание глубоко внутрь, до самых костей, ее взгляд стал твердым от мудрости смирения. Я следовала за ней по приюту, крича: «Привет, крошка, доброе утро, конфетка!» Но если даже живые не могли до нее достучаться, то я – тем более.

Я слонялась по Чикаго, непоседливая и призрачная. До 1871 года город был деревянным: жилые дома, общественные учреждения, даже тротуары. А потом случился Великий чикагский пожар, уничтоживший три сотни человек, разрушивший восемнадцать тысяч строений и оставивший без крова треть горожан. После этого Чикаго возродился как город камня и кирпича. Было трудно найти деревянный дом среди каменных, но такие все же попадались. Я облюбовала среди моря кирпичных один крошечный голубой домик с облупившейся краской и мутными окнами.

Именно это и привлекло меня в нем – то, что он из дерева, что сильно отличается от окружающих зданий, что легко может вспыхнуть и быстро сгореть. Какие люди живут в таком доме? Какие люди привечают такую опасность? Я подумала, что они могут быть, так сказать… родственными душами.

Они и были, но не в том смысле, какой вкладывала я.

Теперь я всегда могла входить в дом сквозь дверь или стены, но не стала так поступать. Может, я и призрак, но на чужую территорию не вторгаюсь. Я облетела вокруг дома и заглянула внутрь. Перед зеркалом стояла бледная девушка, тоненькая и прелестная, в одной комбинации. Она расчесала водопад блестящих черных волос, потерла губки-ягодки, пощипала высокие скулы, чтобы порозовели. Спустив бретельку комбинации, повернулась налево и направо, словно позирующая киноактриса. Шум сзади напугал ее, она натянула бретельку и, запрыгнув обратно в смятую постель, закрыла глаза и притворилась, что спит. Дверь спальни открылась, и, прихрамывая, вошел молодой человек с подносом. Несмотря на хромоту, он был широкоплеч, как боксер, русые волосы зачесаны вверх с чистого лба. Он уже переоделся в свободную белую рубашку, чистую, но с заношенными манжетами и воротником, и серые брюки, протертые на коленях. Ясно, что они не богачи. Но у них есть поднос с яйцами, тостами и кофе и сонные утренние улыбки друг для друга.

Ягодка сделала вид, будто только проснулась, и что-то пробормотала. Чтобы расслышать, мне пришлось бы пройти сквозь стену. Я могла это сделать – пройти сквозь стену, могла подслушать ее или его мысли. Но я осталась снаружи, где мне и полагалось быть.

Темноволосая девушка с губками-ягодками села на кровати, и молодой человек поставил поднос ей на колени. Он сдернул с еды салфетку, развернул и повесил на грудь девушки. Она рассмеялась и застенчиво потянула его вниз для поцелуя. Сначала поцелуй был легким, потом