Четыре стороны сердца - Франсуаза Саган

После чего направила указующий перст на дворецкого Мартена.

– Нужно отправить эту штуковину обратно на завод – в Швецию… или где его там… – строго приказала она, чтобы восстановить свое достоинство хозяйки дома.

– Очень сожалею, но этот завод обанкротился лет шестьдесят назад, – пробормотал Филипп. – Вообще-то, я хотел тебе подарить садовый шезлонг от того же дизайнера, его фамилия Чекер – но, увы, с ним тоже давно покончено.

– Что делать, красивые, оригинальные вещи вышли из моды, – скорбно ответила его сестра, взяв другой ломтик кекса, – первый упал под ноги «зебу», животного, непонятно почему окрещенного этим именем и сохранившего только скелет, шкуру и голову благодаря реставрационным работам, сколь частым, столь же и дорогостоящим.

Это жутковатое существо – кстати, отсутствующее даже в самых современных музеях – неизменно пугало детей, животных и вызывало отвращение у взрослых. Однако со временем самые храбрые собаки повыдирали у него куски шкуры; грива облезла, роговица выпала, и теперь оно уже ни на что не было похоже, разве лишь на самое большое и безобразное животное эры диплодоков на планете Земля. Так вот, этот «зебу» красовался в гостиной; его толстый хвост обвивал копию саркофага Тутанхамона, а голова упиралась в старинный шкаф, некогда принадлежавший какому-то священнику-инквизитору. Но даже с учетом такого окружения на этот реликт страшно было смотреть. Впрочем, домашние его уже не замечали, он мог навести страх лишь на нового человека, поскольку при жизни, вероятно, отличался гигантскими размерами (хотя никак не мог быть, вопреки уверениям Сандры, полномочным представителем величественных диплодоков).

* * *

Анри Крессон действительно встал на заре – ему не удалось выспаться. Вчерашняя стычка Мари-Лор и Людовика, свидетелем которой он оказался, стоя у платана, помешала ему спать спокойно. Прежде он не уделял пристального внимания жизни своего сына, но все-таки привык думать, что тот счастлив. Теперь же ему стало ясно, что на счастье Людовику нечего и надеяться. Он понял, что под его крышей завязался тяжкий, неравный бой, чьей жертвой суждено пасть Людовику, его родному сыну, за которого он несет ответственность. Вот почему Анри Крессон проснулся в мрачном настроении, и это настроение обратилось в ярость – против себя самого, против людей, против других людей, против всего (кроме рокового ухода, окончательного ухода его первой жены), что происходит между человеческими существами, побуждая их спариваться и жить вместе, как неразумных животных.

Вообще-то, со стороны казалось, что Анри Крессон постоянно пребывает в скверном расположении духа, иногда близком к ярости, однако это было не так: он оправдывал свой бурный нрав причинами, вполне обоснованными – по крайней мере, в собственных глазах. Это могло быть все, что угодно, – деловой проект, который никак не удавался; человек, вставший ему поперек дороги; красивая, но надоевшая женщина или еще что-нибудь, что ему не нравилось. Вот и сейчас он был крайне озабочен, вот именно, озабочен… но чем?

Ах да, ему нужно поговорить об этом болване Людовике с одной видной дамой легкого поведения. Итак, он сел в машину, вспомнил, что на улице, где жила эта дама, трудно припарковаться, потом решил, что найдет место. И он его нашел.

Мадам Амель приготовилась к встрече задолго до появления Крессона, но он этого не знал. Она успела обмахнуть метелкой из перьев барную стойку, поставила рядом с ней два табурета подальше от остальных, словно эти простые деревянные сиденья могли оказаться нескромными свидетелями их беседы. Затем вынула бутылку виски, бутылку «Рикара», «Перье» и кока-колу. Мало ли что: мужчины меняются – и с возрастом их вкусы становятся все более странными.

Анри Крессон открыл дверь, пересек тесную прихожую так уверенно и непринужденно, словно входил к себе домой, подошел к мадам Амель, взял ее пальчики и, склонившись, поцеловал их. Ему смутно помнилось, что она обожала это приветствие. Именно такими манерами, в ее понимании, должны обладать истинные джентльмены.

Усевшись на табурет рядом с ней, Анри нерешительно поводил рукой над четырьмя бутылками, потом приподнялся и соскользнул со своего сиденья, встав на цыпочки, – читатель еще не знает, что он был среднего роста, с коротковатыми ногами. Итак, покинув свой насест, он разыскал в баре бутылку водки и торжественно водрузил этот трофей на стойку, после чего с некоторым усилием снова забрался на табурет.

Но мадам Амель не позволила ему обслуживать себя: она засуетилась, принесла лед, содовую воду, заботливо спросила, не предпочитает ли месье «Indian Tonic», и так далее. Наконец, угомонившись, она налила себе рюмочку водки за компанию с гостем, и они чокнулись, как старые друзья, или как незнакомые люди, или совсем наоборот, – последнее как раз и было правдой.

– Все такая же красотка! – сурово констатировал Анри Крессон; он терпеть не мог комплименты что в чужой адрес, что в свой собственный.

– Ну вы и шутник! – кокетливо возразила она. – Галантный кавалер, как всегда, но шутник.

– Никогда не шучу по серьезным поводам, – с улыбкой парировал Анри.

Он глотнул водки для храбрости: разработанный план внезапно показался ему нереальным, нелепым и, уж во всяком случае, слишком прекрасным или слишком дерзким для этой женщины, с ее строгим макияжем «под учительницу». Мадам Амель сразу почуяла, что разговор будет серьезный, и для начала завела легкую светскую беседу, способную, как она полагала, разрядить атмосферу: «Как поживаете? Отчего вас больше не видно? Как идут дела? Тут у нас только и разговоров что о ваших успехах… Кажется, это даже до Парижа дошло. А правда, что вы решили заняться политикой?»

Анри не реагировал и ответил только на последний вопрос, махнув рукой:

– Политикой? Да никогда в жизни! Все это болтовня, досужие сплетни!

Мадам Амель кивнула.

– Ну, вот что! – сказал Анри, хлопнув ладонью по стойке бара. – Не стану отнимать у вас время понапрасну. У меня проблема: вам известно, что мой сын Людовик попал в автокатастрофу?

– Да, конечно.

– Так вот, значит, вам известно, что потом его долго держали в разных дурацких психушках, где он только зря терял свое время, мои деньги и где его пичкали всякой дрянью эти коновалы-психиатры. Вы в курсе? Ну конечно в курсе. Здесь хоть молчи, хоть кричи, все равно все всё знают…

И он горько усмехнулся. Мадам Амель смущенно поежилась. Она ожидала чего угодно, но только не того, что он заговорит о сыне. Все это было очень странно.

– Да нет, о вашем сыне не так уж много сплетничают. То есть разговоры-то идут, но люди болтают всякие глупости. Точно никто ничего не знает.

– Ну да, – бросил Анри. – А вы сами-то его видели?

– Нет, конечно, – он ведь нигде не бывает. Однажды садовник мэрии что-то привез вам, разгружался во дворе и случайно увидел его. Но только издали – и потом рассказывал, что парень сильно похудел. А поговорить им не пришлось. Я считаю, это неразумно: ваш Людовик должен выходить на люди, общаться, чтобы доказать всем, что он не…