Кесем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

Вечером она не ложилась, нервно мерила маленькую каюту шагами, прижимала к груди дрожащие руки. Письмо показалось под дверью уже около полуночи. Шаги приблизились – шорох бумаги – шаги удалились. Буквы были неряшливые, резкие, словно писавший торопился. Он обращался к Элизабет по имени и титулу, уверял в своей тайной приверженности истинной вере и обещал, что, когда корабль встанет на якорь у Мальты – для передачи корреспонденции и закупки продовольствия, – он найдет способ переправить ее на берег, где ей придется довериться чести и благородству мальтийских госпитальеров – рыцарей католического Святого Престола, которые будут счастливы способствовать восстановлению справедливости и спасти юную католичку от участи хуже, чем смерть.

Лиззи сожгла письмо на свечке и почти не спала в ту ночь. Следующим вечером девочка не заперла изнутри дверь своей каюты, а около полуночи она открылась снаружи. Вошедший – крупный молодой мужчина – осторожно опустился на колени и поцеловал подол ее платья. Его звали Бретт, его родители приняли протестантство для вида, но сохранили верность Его Святейшеству и истинным обрядам. Бретт стал приходить каждую ночь. Они разговаривали шепотом, обсуждали план, возможную отправку Элизабет в Рим, страшное будущее, которое ждало ее в Стамбуле…

На шестую ночь Бретт коснулся волос Элизабет, положил руку ей на спину и как-то странно задышал, так что ее вдруг передернуло от инстинктивного страха и омерзения.

– Вы такая красивая, миледи, – сказал Бретт горячим шепотом. – Прекрасное царственное дитя… Без меня вы погибнете.

Он снова потрогал ее тяжелые рыжие волосы, распущенные по плечам, еще не заплетенные в ночную косу. Элизабет показалось – огромный паук шарит по ее голове своими противными лапами.

– Уходи! – сказала она чуть слышно.

– Тихо ты! – шепнул он. – Перегородки тонкие. Если меня поймают, план сорвется!

Уже смелее он провел второй рукой по ее шее, плоской детской груди под плотным сукном сорочки.

– Просто сиди молча, – сказал он.

Но сквозь страх и оцепенение Элизабет поняла, что если сейчас не сможет его прогнать, если даст собою воспользоваться, то потеряет что-то очень важное, ту самую чистую силу источника внутри, о которой говорила старая королева. Придется всегда потом пить мутную воду.

– Пошел вон! – закричала Элизабет во все горло. – Не смей до меня дотрагиваться!

Тут же по палубе затопали ноги, сверху раздались крики. Бретт бросил на нее взгляд, полный смятения, страха и злости, – и был таков. Элизабет заперлась в каюте и не открывала, пока не проголодалась. На следующий день через дверь объяснила сэру Эдварду, что увидела плохой сон и закричала, через дверь же извинилась перед капитаном, сделав голос как можно более детским. На корабле было шумно, до Элизабет доносились резкие голоса, звуки торопливых шагов. Она не спала.

Потом Мистер Нос тихо и монотонно – добрые полчаса – стучался в ее дверь, пока она не открыла. Он принес ей тарелку каши и кружку светлого эля и сидел с нею, смотря, как она неохотно ест.

– Поймали, – наконец сказал он, шмыгнув своим огромным носом. – Признался.

– В чем? – спросила Элизабет.

– Нашли письмо у него в сундуке – к Великому Канцлеру мальтийцев. Все расписано – кто вы, чего вы, зачем вы… Государственная измена.

– И где он теперь? – голос плохо слушался Элизабет.

Старик вздохнул, помолчал, разглядывая свои руки, прежде чем ответить.

– В море правосудие короткое, мисс. Теперь он уже на дне, пожалуй. А с утра на рее висел. Капитан приговор зачитал, сэр Эдвард утвердил именем Ее Величества… Так что вот так вот.

Элизабет сидела прямая, напряженная, будто окаменелая. Старик положил ей руку на спину, погладил по волосам – совсем как тот вчера, но при этом совсем иначе. Элизабет рыдала у него на плече, пока нос у нее не стал таким же распухшим и красным, как и у него.

Мистер Нос уложил ее на кровать, накрыл покрывалом, уселся в ногах – Лиззи была совсем маленького роста, там оставалось много места – и стал петь ей старые детские песни, пока она не уснула.

Мост наш Лондонский пропал,

ах, пропал, ах, пропал,

Мост наш Лондонский пропал, дорогая леди…

На палубу Лиззи больше не выпускали, и у Мальты «Орел» не останавливался, шел под всеми парусами до Босфора, в голубую воду которого, по легенде, когда-то бросилась волшебная белая корова Ио – она была невинной девушкой царской крови, но ее полюбил бог Зевс, и тут-то и начались сплошные неприятности…

* * *

Спит Башар, во сне смотрит с палубы «Орла», а за бортом его из воды выпрыгивают дельфины, синевато-серые, стремительные, свободные. Они рассекают воду и воздух, то ли плывут, то ли летят. Башар улыбается во сне.

Спят девочки-рабыни, у каждой – своя история, своя разлука, свои песни, сказки, мамины руки, детские приключения в лесу, или у озера, или за холмом – уж кого откуда взяли, через какое горе протащили.

Спят евнухи – и они себе не сами судьбу выбирали, не сами, не сами…

Спят жены, спит дворец, спит великий город Истанбул.

– Аллах, – Башар говорила задумчиво, словно пробуя на вкус незнакомое лекарство, – Аллах всемилостив и милосерден…

– Точно, – поддержала подругу Махпейкер.

Лекарство, похоже, оказалось невыносимо горьким, но Башар мужественно терпела. По крайней мере так можно было понять по ее нахмуренным бровям и страдальческой складке в уголках губ.

Хадидже бросила на девочек встревоженный взгляд и тайком перевела дыхание. Махпейкер еле заметно улыбнулась. Улыбка, впрочем, не затронула глаз, а потому вышла смазанной. Зато искренней. Да, подруга, все нормально, Башар не заболела и уж тем более не сошла с ума. Она просто размышляет.

И самой Махпейкер, кстати говоря, стоило бы сделать то же самое. Вместе с Хадидже.

Гарем – место удивительное. Ничего вроде бы не происходит, а каждый день ты впитываешь столько знаний, что голова от них становится большой и пухлой, как подушка. И бесполезными эти знания не бывают никогда. Что-то пригодится вот прямо сейчас, что-то – позже, когда наложница войдет в пору, а что-то может принести невыносимую боль… если не суметь предотвратить несчастье.

Некоторые предпочитают о боли не знать – мол, когда свалится, тогда и свалится, всё на коленях у Аллаха, всемилостивого и милосердного, всё во власти Его. Махпейкер предпочитала считать иначе. Если Аллах написал ее судьбу там, в своей великой Книге, то на той же странице написано и про ее характер. А значит, написано, что за счастье свое Махпейкер будет бороться, чего бы ей это ни стоило. За счастье и за подруг.

Наверняка там начертано именно это. Ну а раз так, то не стоит сопротивляться судьбе. Нужно сражаться, а там Аллаху решать, победит Махпейкер в своей войне или нет.