Записки гайдзина - Вадим Смоленский

— Это политика была.

— Не только. У людей в мозгах это тоже сидело. Вот послушай. Когда я в институте учился, мы в сессию после каждого экзамена в «Пушкарь» ходили пиво пить. Хороший такой был пивняк, но долго приходилось ждать, пока принесут. Так мы каждый раз с собой негра брали. У нас в группе был парень из Уганды, и вот, как пиво долго не несут, мы ему говорим — мол, сходи, Петерс, поторопи их там. Действовало безотказно. Иностранец! И здесь то же самое. Мне один американец говорил, что ему нравится жить в Японии, потому что он ощущает позитивную дискриминацию.

— И насколько нам ее хватит, этой дискриминации?

— Пока не примелькаемся. Думаю, еще долго. Ты ж понимаешь, лет пять назад в этой деревне вообще ни одного иностранца не было. Конечно, если нас сюда налетит, как саранчи и мы вылезем из приготовленной для нас ниши, то тогда начнется негативная дискриминация. Особенно если будем канализацию засорять бифекальными очками и ходить по инстанциям с дурацкими просьбами. Да еще в рабочее время.

Зазвонил телефон. Начальник отдела взял трубку и через несколько секунд расплылся в самодовольной улыбке.

— Нашли, — сообщил он нам. — Моют.

— Что вы, что вы, — запротестовал я. — Мы и сами помыли бы!

— Что такое? — встревожилась Зинаида.

— Нашлись твои сложнолинзные.

Она подпрыгнула на стуле и радостно взвизгнула. Даже ослик Иа-Иа, когда ему вернули потерянный хвост, вел себя сдержаннее.

— Зацепились за первую же решетку, — отметил начальник. — Видимо, все-таки развернутые плыли. А помыть-то помоем, как же это вы сами будете? Хорошо, когда решетки стоят, правда?

— Хорошо, — кивнул я. — Еще хорошо, что она очки утопила, а не контактные линзы. Линзы, пожалуй, за решетку не зацепились бы.

— Да уж, — согласился он. — С контактными линзами было бы труднее.

— А у вас как вообще, — поинтересовался я, — много чего цепляется за такие решетки? Вы ведь их чистите, наверное?

— Конечно чистим, — сказал он. — В основном что попадается? Расчески, игрушки, цепочки всякие. Иногда браслеты. Два раза кошельки вылавливали и один раз вставную челюсть. Очки тоже встречаются, но редко.

— Хозяева не заявляют?

— Не припомню такого. Сегодня первый случай.

— А почему они не заявляют? Вот, скажем, вставная челюсть — дорогая же вещь!

— Ну, может стесняются. Или думают: зачем мне такая челюсть, которая во рту не держится? Лучше новую сделать, чтоб держалась. А может, просто в голову не приходит, что можно ее оттуда достать. Специально-то такой услуги не предусмотрено… Скажите пожалуйста, а где вы учили японский язык?

— Специально нигде не учил, просто живу здесь.

— Очень хорошо говорите.

— Я польщен.

— Ха-ха-ха! Какие слова знает — «я польщен»! Ну надо же! Наверное, голова хорошая, да?

— Нет, что вы, голова никудышная. Голова вот у нее хорошая, она ученая женщина, математик.

Ученая женщина торжествующе улыбалась. «Вот! А вы не верили!» — было написано на ее лице, хранившем отсвет высоких технологий, постиндустриальных ценностей и экономических чудес. Скептики были посрамлены и могли сушить весла.

Из коридора послышалось покашливание и несмелый стук. Дверь открылась. На пороге нарисовались два дюжих гегемона в зеленой униформе и залихватских банданах. Резиновые сапоги отливали фиолетовым.

— Простите за беспокойство, — сказали они хором и склонились в полупоклоне. Затем один подошел к начальнику, снова склонился и обеими руками протянул ему тряпичный сверток. Начальник принял его одной правой, потом подключил левую и по такой же двуручной схеме подал Зинаиде. Величие момента заставило ее встать. Она приняла драгоценный сверток в руки, с волнением развернула и недоверчиво поднесла содержимое к ноздрям.

— Не извольте беспокоиться, — сказал гегемон. — Продезинфицировано.

— Слышь, Шишкина, кончай нюхать, — сказал я. — Невежливо. Это просто хлоркой несет. Или аммиаком.

— Ваши? — спросил начальник.

— Мои, — подтвердила Зинаида. — И стекла целы.

Она водрузила находку на ее законное место и глазами младенца, впервые увидевшего мир, оглядела комнату и всех, кто в ней находился.

— Сенкью, — произнесла она с чувством. — Сенкью вери-вери мач!

На всякий случай я перевел.

Гегемоны сложились в пояснице и задом попятились к выходу. В дверях они выпрямились, и проскандировали:

— Огромное вам спасибо!

После чего поклонились так, что чуть не стукнулись лбами о коленки, — и, продолжая пятиться, исчезли за дверью.

— Видела? — спросил я Шишкину. — Нам сейчас предстоит это повторить.

Следующие полдюжины фраз вместили все известные мне в японском языке формулы благодарности. Глава канализационной службы радостно смеялся, крутил головой, говорил: «да нет, что вы! да нет, не стоит!», и под конец до того растрогался, что кинулся пожимать нам руки. По завершении рукопожатий я дал Зинаиде знак, и мы засеменили задом наперед по направлению к дверям. Наш прощальный поклон был настолько глубок, что у нее с носа опять слетели очки — на этот раз она сумела поймать их в воздухе и, вконец сконфуженная, выпрыгнула в коридор, причем не задом, а в нарушение всех правил передом. Мне пришлось заканчивать ритуал в одиночку, и последним, что я видел, была блестящая лысина нашего нового друга, в поклоне упершегося лбом в схематическое изображение канализационного люка на улице Накабяку.

Зинаида ждала на лестнице.

— Приделай к ним цепочку, — посоветовал я. — С цепочкой дальше шеи не упадут.

— Это все из-за их поклонов дурацких, — насупилась она. — В гостях кланяйся, в присутственном месте кланяйся. В сортире — и в том кланяйся!

— Что поделать, — вздохнул я. — Часть национальной культуры. Кстати, кланяешься ты неверно. Руки по швам только мужики держат. Ты должна руки сложить лодочкой, как будто тебе штрафной бьют, а ты в стенке стоишь. Казалось бы, нелогично, да? По идее должно быть наоборот, но именно в этой парадоксальности…

— Вадичек, — перебила она меня, — а что было бы, если бы мы не поклонились?

— Ровным счетом ничего. Мы же иностранцы, с нас какой спрос? Совершенно никакого. Мы могли там вообще нагадить посреди кабинета, никто слова не сказал бы. Они, кстати, и сами-то кланяются нечасто, разве что по службе.

— А зачем мы тогда кланялись?

— Да так… Для ради шоу.

Она фыркнула и стала спускаться по лестнице своей всегдашней царственной походкой. Она не была актрисой в душе. Импровизации в театре абсурда и кураж как способ существования ее не интересовали. Ее интересовали практические результаты. Максимум, что ее интересовало — это математические формулы. Говорят, что и в формулах есть своя красота. Если она могла эту красоту разглядеть, то за нее не стоило волноваться.