Дневник смертницы. Хадижа - Марина Ахмедова

— Где папа? — спросила я бабушку.

— Вах, какой папа?

— Мой папа!

— Умер же он, — сказала она.

Мне еще хуже стало. У меня в груди как будто чай-кипяток разлился. Поэтому я на бабушку закричала. Если бы не кипяток… Я знала, что на старших кричать нельзя.

— Сама ты умерла! Я тысячу раз сказала «Бисмилляхи рахмани рахим»! Ты все врешь! Я еще раз скажу и загадаю, чтобы ты умерла! Не нужна ты мне! Чтоб ты в камень превратилась!

Я упала на пол и стала биться головой и ногами. Я не чувствовала боли, только кипяток не проходил.

— Айша! Айша! — закричала бабушка. — Хадиже плохо!

Бабушка накрыла меня своей юбкой, а я хотела укусить ее за руку. Не люблю, когда она меня юбкой накрывает. Она схватила меня в юбку, руки мне замотала, как будто я маленькая, подняла с пола. Не люблю я, когда она прижимает меня к груди — от нее всегда табаком воняет.

— Чтоб ты в камень превратилась! Врешь ты все! Не лей на меня кипяток! Не лей! Не люблю я тебя! Не нужна ты мне! Умри!

— Айша! Айша! Быстро иди сюда, кому говорю…

— Мама! Мама! Бабушка на меня кипяток льет! Больно же говорю!

Я не знаю, почему Аллах меня не слышал, когда я просила Его вернуть папу. Может быть, Он думал, что мне больше нравится жить в селе, чем в городе? Я каждый день говорила Ему, что люблю жить в секции. Что люблю, когда на лифте ехать надо. Когда в кране горячая вода. Вы просто никогда не жили в селении и не знаете, как холодно тут утром и вечером. Особенно зимой! И все лето надо таскать из леса хворост для печки. И как тяжело мыть посуду в холодной воде. Кладешь ее в таз, заливаешь из кувшина. А она же не отмывается! И руки знаете как мерзнут! Знаете, как холодно выходить из дома в туалет. Особенно ночью! У нас же нет городских туалетов, только дырка в земле под навесом. Когда мы только приехали из Махачкалы, я даже провалилась в эту дырку. А она была полной, и я бы там утонула, но успела ухватиться за ее края. И вот так висела и плакала — ноги у меня были испачканы, я держалась локтями за края, из дырки торчала только моя голова. Я так кричала, что бабушка наконец меня услышала. Думаете, мне было приятно, да? Что, Аллах не видел, как это со мной случилось? Потом еще все соседские дети говорили, что от меня воняет. Что, Аллах не знает, как мне было обидно?

Хорошо, я даже согласилась бы, если бы мы жили в селении и я бы сбивала масло, мыла посуду, только бы пусть папа тоже жил с нами. Как я ненавижу его родственников! Они его забрали. Завернули в ковер и забрали.

Когда я видела его в последний раз, они тоже там были. Его мать, моя другая бабушка, сидела в синей юбке рядом с ним на кровати.

— О Аллах, — говорила она, поднимала руки и снова бросала их на колени. — О Аллах…

У моего папы была очень хорошая работа — он работал сварщиком и получал много денег. Их всегда хватало на шоколадные конфеты и зефир. В Махачкале было кафе возле моря, мы ходили туда, и нам приносили очень красивые железные вазочки с мороженым, посыпанным шоколадом. Мой папа был богаче дедушки — ириски я тогда не ела, от них зубы болят.

Один день папа вернулся с работы и сразу лег. На другой день приехали эти родственники, и все говорили, что у него солнечный удар. Мама в это время плакала и носила его родственникам чай. Потом папу увезли в больницу. Я так скучала по нему.

— Мама, я тоже к нему хочу, — просила я.

— К нему нельзя, — говорила мама.

Вечером приходили родственники, и мама готовила им еду.

А потом нас позвали.

Мы зашли в белую комнату. Папа лежал на кровати с открытым ртом, и я слышала, как он дышал. Зачем он так притворялся? Моя другая бабушка уже сидела рядом с ним.

— Папа! — сказала я.

— Иди погуляй. — Она толкнула меня в спину.

Я помню, как зашел белый человек, что-то сказал, и мама уронила на пол носовой платок. Я засмеялась, села на пол, расстелила платок. Я могла его складывать и так, и так… Я играла с платком и смеялась. Пока папа не позвал меня…

— Хадижа…

Меня взяли под мышки и посадили на его кровать. Зачем он так открывает рот, не понимала я. Зачем он смотрит вверх — там же ничего не видно.

— Папа, ты зачем делаешь такие глаза?

— Хадижа… — позвал он опять.

Я думала, что, если буду играть с папой в платок, ему тоже станет смешно. Я взяла платок и накрыла им его лицо.

— А! — крикнула моя другая бабушка, больно схватила меня под мышки и кинула маме.

Я еще подумала: какая она злая. И закричала.

— Унеси ее отсюда! — крикнула другая бабушка.

Мама вынесла меня из белой комнаты, у нее вздрагивала грудь. Но она была слабая, и я сумела вырваться из ее рук, упала на пол и билась головой и ногами. Потом мы сидели на полу и снова играли в платок. Пока из белой комнаты не вынесли ковер. Больше я папу не видела. Неужели Аллах не мог его вернуть? Почему я должна была любить Всевышнего только за конфеты?

* * *

В доме вкусно пахнет, когда бабушка готовит халву из муки, масла и сахара. А больше ничего в халву добавлять не надо. Только у каждой хозяйки получается свой вкус. У бабушки — самый лучший. Не надо думать, что халву готовить легко. Совсем не легко. Сначала масло кладешь на горячую сковородку — большой кусок. Сыплешь туда муку — сколько, только глаз знает. И мешаешь. И нюхаешь все время. Когда запах говорит, что пора, добавляешь туда сахар и снова мешаешь. Так трудно объяснить, когда сахар сыпать надо, — никто не знает, по запаху определяешь. Но если не вовремя добавишь сахар, халва будет как камень, а халва должна рассыпаться по бокам. Бабушкин нос всегда знает правильное время, наверное потому, что она нюхает табак. Потом халву выкладываешь на тарелки, украшаешь сверху чищенными грецкими орехами, а когда она застынет, режешь ее острым ножом.

Когда к нам должны были прийти Курбановы, бабушка четыре тарелки халвы сделала. А дедушка зарезал барана. Теперь я всегда ухожу в сад, когда дедушка режет барана. У меня был свой баран. Тамерланом его звали. Я его ловила за ноги и расчесывала. Тамерлан траву любил. Такой он трусливый был — все время трясся, когда я его ловила. У Тамерлана были голубые глаза, а у меня — черные. Когда пошел первый снег, дедушка его зарезал, потому что у Тамерлана был самый жирный курдюк. Я так плакала. Тамерлан тоже не хотел, чтобы его резали, он такой трусливый. А зачем столько ел? Худого бы резать не стали.

— Ему больно будет, — говорила я, когда дедушка крутил ручку желтого камня.

Этот камень стоит у нас во дворе. Желтый. Крутишь ручку, и он крутится. Надо к нему приставить нож, и нож будет острым. Я любила просто так крутить.

— Не будет больно твоему Тамерлану, — сказал дедушка и потрогал ножом свою ладонь. У дедушки на ладонях очень твердая кожа.