Царская сабля - Александр Прозоров

Сотовый коротко запищал.

Женя, обойдя стол, потрогал аккуратную дырочку на подголовнике кресла, сунул в нее мизинец. Палец прошел насквозь. Молодой человек заглянул за спинку. Отверстие в стене уходило довольно глубоко в крашеный бетон перегородки. Посетитель стрелял боевыми.

Евгений набрал «112» еще раз, потом «02», потом просто домашний телефон. Везде оказалось занято. Его «трубу» явно заблокировали. Оставалось надеяться, что ненадолго.

И это было куда серьезнее пулевой пробоины. Ведь ствол в принципе может добыть любой гопник, и чтобы нажать на спусковой крючок – много ума не надо. А вот для перехвата сигнала сотового требуются специальная аппаратура, хороший специалист и направленная работа против конкретной жертвы. Затратное развлечение. Даже если это и уголовщина – то весьма и весьма высокого уровня.

Леонтьев опустился в кресло, заглянул в оставшуюся на память коробку от тома с «Делом».

Тому, что он все-таки получил заказанный из архива материал, могло быть две причины. Возможно, хранитель тайны хотел узнать, кто именно сунулся в сферу его интересов, кого конкретно нужно пугать и за кем приглядывать? А возможно, случилась одна из обыденных бюрократических накладок, когда в крупной организации правая рука не знает того, что делает левая, и, пока одна рука секретит какую-то информацию, другая щедро выкладывает ее в открытый доступ. А иногда и одна рука одновременно делает два противоположных дела – выдает секретную информацию в ответ на правильно составленную заявку и одновременно сообщает в «органы» о собственном проступке. Не по злобе, а просто потому, что обязана выполнять должностную инструкцию. И поскольку запрос составлен правильно – его следует исполнить, пусть даже после этого весь мир рухнет в пропасть.

Евгений больше склонялся к первому варианту. Быстрота и точность действий неведомого противника плохо вязались с возможностью бардака в делопроизводстве. При бардаке о его запросе на архивный том в спецотделе узнали бы только через месяц – по истечении срока заполнения документации.

– Получается, следили за томом, – сделал вывод вслух молодой человек. – Кто-то опасается, что протоколы ревизий, проводившихся с тысяча восемьсот двадцать второго по тысяча девятьсот двадцать шестой год, попадутся на глаза посторонним людям. Бред какой-то… Даже если кто-то что-то и своровал в детском доме девяносто лет назад, сроки давности давно вышли, свидетели истлели, преступники ушли в мир иной. Кому есть интерес до того, что происходило в столь давние времена?

Он подтянул к себе блокнот, полистал страницы с записями. Наткнулся на дату с вопросительным знаком.

– Двенадцатый век? – Евгений взял со стола ручку, задумчиво покрутил в пальцах. – Желая меня выследить, эти странные анонимы позволили мне полистать записи девятнадцатого века. Наверное, ничего особо ценного в этом томе не было. Они не очень опасались, что я увижу что-то лишнее. Анонимы лишь предупредили, чтобы я не копал глубже. Выходит, самое ценное там, в прошлом?

Женя Леонтьев обвел число «12» кружком. Склонил голову набок, созерцая немыслимую дату: «Интересно, что такого могло случиться на Руси восемьсот лет назад, если за попытку это узнать в людей стреляют до сих пор? Двенадцатый век… Хрень какая-то!!! Они на чем тогда писали? На бересте, что ли? Или на пергаменте? И подшивали в канцелярские папки из липового лыка? По современным правилам делопроизводства? Шизофрения…»

Евгений поднял голову, осмотрелся в поисках скрытых камер, но тут же оставил эту мысль как заведомо бредовую: для телерозыгрыша сложившаяся ситуация выглядела слишком заумной и совершенно несмешной. На всякий случай он заглянул в инет и тут же узнал, что первый известный на Руси бумажный документ относится к середине четырнадцатого века, а просто первый из сохранившихся – к середине тринадцатого.

– Выходит, что первый том ревизионных отчетов не уцелел? – задумчиво констатировал молодой аудитор. И тут же, спохватившись, сплюнул: – Вот черт! Я, кажись, уже с ума сходить начал.

Аудитор выключил компьютер, откинулся на спинку кресла – и явственно ощутил затылком аккуратную дырочку в подголовнике.

Если он и сошел с ума, то явно не один. Поскольку за откровенно невозможный архив кто-то без колебаний стрелял вполне реальными пулями.

И, наверное, делал это не просто так.

Леонтьев подумал еще немного, подтянул блокнот ближе, пролистал, а потом вывел на последней странице все те куцые факты, которые успел установить:

– очень старая школа;

– восемь томов, восемь веков;

– хранятся в «Басаргине секторе».

– мичман Петр Косливцев, Архангельск, тысяча восемьсот двадцать второй год.

Для того чтобы делать хоть какие-то выводы, информации набиралось слишком мало. Однако молодой аудитор понимал: если начали стрелять – значит, он нащупал что-то важное. Пока непонятно что, но проверить нужно. К архиву детского дома его, конечно, больше не подпустят. Но Евгений уже придумал, где можно найти дополнительные зацепки.

Доктор наук Александр Березин выглядел именно так, как должен выглядеть маститый профессор. Лысина, окладистая с проседью борода, солидное брюшко, поношенный коричневый костюм, слегка прищуренный снисходительный взгляд умудренного жизнью человека – в наличии имелось все. Покажи такого в любом кинофильме, и зритель сразу поймет: профессор.

Кабинет Березина тоже был «правильный»: два обшарпанных письменных стола, книжный шкаф слева – с научными трудами, стена справа – вся в африканских ритуальных масках. А может, не ритуальных и не африканских. Женя Леонтьев в этом совершенно не разбирался.

– Чем обязан, молодой человек? – Откинувшись в кресле назад и чуть влево, ученый сложил ладони в замок на животе. – По-моему, к числу моих студентов вы не относитесь?

– Увы, нет, Александр Степанович, – полез за удостоверением аудитор. – Это я вам звонил два часа назад. Счетная палата, Евгений Леонтьев. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

– Всегда рад помочь родному государству, – не очень искренне ответил профессор.

– Скажите, пожалуйста, где вы находились в середине декабря прошлого года?

– В середине декабря? – вскинул брови Березин. – Как странно. В силу некоего совпадения, меня очень просили не отвечать на подобные вопросы. Точно не помню, но мне, кажется, даже полагается какое-то наказание, если я вдруг стану об этом распространяться.

– Не беспокойтесь, Александр Степанович. Я государственный аудитор, у меня есть доступ к любой служебной информации, которая может быть связана с моей работой. И я тоже связан обязательствами по ее неразглашению.

– Простите, но я не очень понимаю все эти тонкости, – пожал плечами профессор. – Меня просили не рассказывать о своей командировке, и мне бы не хотелось оказаться обманщиком. Никаких преступлений я не совершал, это я знаю точно, и свидетелем подобных событий не был.