Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер

Другой сигнал такого рода прозвучал в статье от 23 января 2013 года, опубликованной тоже за подписью Путина в «Независимой газете». Здесь Путин, говоря о России, использует новый сигнальный термин – «государство-цивилизация».

Иными словами, своими будут признаны «культурно русские», другие, как выяснилось, нам не друзья. Путин добавил, что из официального словаря следует исключить понятие «национального государства», отягощенное либеральными коннотациями, – оно для русского народа не подходит: «Глубоко убежден, попытки проповедовать идеи построения русского «национального», моноэтнического государства противоречат всей нашей тысячелетней истории»[17].

В сентябре 2015 года Путин вновь назвал Россию «государством-цивилизацией» в обращении к Валдайскому форуму российских экспертов и журналистов и дал наиболее конкретное на тот момент определение грядущей евразийской интеграции: «XXI век обещает стать веком больших изменений, эпохой формирования крупных геополитических материков, финансово-экономических, культурных, цивилизационных, военно-политических. И потому наш абсолютный приоритет – это тесная интеграция с соседями»[18]. Он описывал предполагаемый торговый Евразийский союз не в строго экономических и торговых терминах, как прежде, но как «проект сохранения идентичности народов, исторического евразийского пространства в новом веке и в новом мире. Евразийская интеграция – это шанс для всего постсоветского пространства стать самостоятельным центром глобального развития, а не периферии для Европы или для Азии». По-видимому, слова Путина отражали его подлинные представления о «Евразии»: будущее станет «эпохой формирования крупных геополитических материков, финансово-экономических, культурных, цивилизационных, военно-политических», то есть в наступившем столетии нужно стать как можно больше. В этом контексте существенно, что представители российской элиты заговорили о «государстве-цивилизации» в момент глубочайшего разочарования в постсоветской эпохе «национального государства». И столь же значительно, что они, как и Путин, выбрали для этого разговора концепцию евразийства.

Стремление Путина создать «Евразию» (и, по правде говоря, стремление Запада ему в этом воспрепятствовать) непосредственно спровоцировало войну в Украине. В 2013 году ЕС предложил государствам бывшего Советского Союза – и по меньшей мере отчасти это было внушено желанием затруднить осуществление каких-либо планов «Евразийского союза» – договор об ассоциации. Понимая, что действия ЕС подрывают план Путина, Кремль оказал сильнейшее давление на глав этих государств, в том числе на президента Украины Януковича, вынуждая их отказаться от соглашения с ЕС (и Янукович послушался). Роковое отступничество президента воспламенило в Киеве протестный Евромайдан с целью свергнуть пророссийскую власть. После жестокой расправы над протестующими, учиненной украинскими службами безопасности в конце февраля, Янукович бежал, и на несколько дней образовался вакуум власти. Россия воспользовалась этим моментом, чтобы, развернув военные силы, находившиеся на морской базе в Севастополе, втихомолку захватить дороги и другие ключевые места в Крыму. Несколько месяцев спустя российские добровольцы и наемники распространились по востоку Украины – русскоязычным Донецкой и Луганской областям.

Россия провела красную линию вокруг прежних территорий империи, объявив их своей сферой влияния и отделив страны, которые никогда не будут допущены в орбиту Запада, от тех, с кем она готова скрепя сердце проститься. Интересно присмотреться к этой линии и понять, как она проходит. По-видимому, она обошла балтийские государства, хотя те стратегически важны и там высок процент русского населения, которое можно было «защитить» от фашистов, – воспоминания о Второй мировой войне все еще делают этих людей уязвимыми для российской пропаганды. Их можно было бы столь же легко взбудоражить, применив ту же технологию, которая сработала в случае Украины.

Однако балтийские государства еще в 2004 году вошли в НАТО. Кремль, со своей стороны, решил в 2008 году удержать Абхазию и Южную Осетию (которые также не входят в границы России) и вмешался, когда Грузия подписала с НАТО соглашение и напала на Южную Осетию, дав тем самым России явный повод к войне. Такое поведение Кремля, отстаивающего территории, где практически нет русского населения, и не пытавшегося при этом «защитить» русских в других странах, вполне показательно: определенные части бывшей Российской империи рассматриваются как «наши», а другие – нет. Граница проводится исходя из стратегической и культурной логики, на удивление совпадающей с теорией евразийцев, которые проводили культурную границу по Восточной Европе примерно там, где теперь, по-видимому, проводит ее Кремль.

Другие попытки разгадать логику поведения Кремля в последнее время делятся на две группы, причем обе они отрицают какую-либо идеологическую или стратегическую доктрину в действиях Путина. Во-первых, лагерь «реалистов», полагающих, что Путин действует в соответствии с простейшим пониманием интересов России. Эта группа рассматривает вторжение в Украину как ловкую игру на фоне слабости Запада (или как лучший из малоприятных вариантов ответа на провокацию Запада). Второй лагерь считает Путина вовсе не рациональным и расчетливым игроком, а эмоциональным и опрометчивым кризис-менеджером, который видит перед собой лишь текущую проблему и, потворствуя ностальгии по Советскому Союзу, стремится главным образом к решению внутренних задач, к повышению своего просевшего рейтинга. Эта группа экспертов не обнаруживает в действиях Кремля последовательности, которую можно было бы именовать стратегией.

Оба эти лагеря не видят у Путина определенной цели и отказывают Кремлю в какой-либо стратегии. Реалисты довольно расплывчато отвечают на вопрос, в чем же заключаются интересы России (помимо того, что Кремль надумал совершить сегодня), а потому их рассуждения трудно опровергнуть (но и пользы от них немного). Они также не в состоянии объяснить резкие перемены стиля: прежде Кремль ступал в так называемом ближнем зарубежье на цыпочках, опасаясь экономических последствий, но вдруг оказалось, что плацдарм в Украине стоит того, чтобы рискнуть и падением рубля, и миллиардными убытками в результате санкций.

Противоположная точка зрения, согласно которой деятельность Путина сводится к затыканию дыр перед надвигающейся катастрофой и руководствуется он инстинктивной имперской ностальгией, не принимает во внимание очевидные расчеты, которые предшествовали захвату Крыма. Все произошло в кратчайшие сроки, за 48 часов, пока Украина пребывала в состоянии конституционного вакуума, после того как президент Янукович бежал. Эта точка зрения не объясняет, по какому принципу Кремль решает, в какие битвы ввязываться, а какие обойти, – очевидно, что «советской ностальгией» тут не отговоришься, поскольку Россия весьма равнодушно рассталась с некоторыми частями Советского Союза. Несомненно, действия на территории ближнего зарубежья тщательно рассчитывались и продумывались: и в Крым, и в Южную Осетию Россия вторгалась молниеносно, используя представившуюся ей (или же ею и подготовленную) краткую и однократную возможность захватить эту территорию.