Я дрался на Т-34. Книга 2 - Артем Драбкин

Как-то нам объявляют, что приезжает с инспекцией начальник БТМВ фронта генерал-лейтенант Чернявский. И раньше приезжали с инспекциями: выстроят нас, в штабе о чем-то поговорят с высшими офицерами, потом выходят: «Благодарю за службу, за боевые заслуги!» — «Ура-ура!!» Уезжают, мы расходимся. А тут приехал этот генерал, сразу шинельку сбросил, а под ней комбинезон. Я был командиром первого танкового взвода. Мой танк, естественно, стоял первым. «Откройте». Мой экипаж свое дело знал. Я был спокоен, что у меня все нормально. Смотрю, через некоторое время появляются эти две книги, и он влезает. Все ребята замерли. А ведь не надо забывать, что я был комсоргом! И вдруг в моем танке такая литература! Если на дурака попадешься, и из комсомола тебя, и за Можай загонят. Генерал подзывает нашего комиссара: «Поинтересуйтесь, почему в танке такие книги». Потом подошел ко второму танку, но уже туда не залезал. Просто днище посмотрел, обошел строй: «Благодарю за службу!» — «Ура-ура». Сел в машину и уехал. Стоим все по стойке «смирно». Все ждут, что будет. Как потом мне признавались ребята, перетрусили больше они, чем я. Комиссар: «Старший лейтенант Шишкин!» Я выхожу, он, ни слова не говоря, отдает мне эти книги. «Разойдись!» Сам повернулся и ушел. Умница какой был!

Зимой стояли в обороне. Наш танк поставили в засаду прямо на переднем крае. Выкопали капонир, поставили машину, закидали ее соломой и ветками. Только ствол торчал поверх земли. Требовалось не обнаружить себя и ждать команды по рации. Мы там дней сорок просидели, завшивели все! А какие вши на фронте были! Это кошмар! Как только становится трудно, они как будто откуда-то зарождаются. Ладно… Не в этом суть. По ночам мы танк прогревали. Днем нельзя — заметят. Однажды механик недосмотрел, да и я тоже. От искр из выхлопной трубы загорелся брезент, от него занялись солома, ветки. Сверху стояли запасные бачки с горючим. Мы выскакиваем из земляночки, которую вырыли рядом с танком. Машина горит. В небоевой обстановке потерять танк — это страшная штука. Начал сбрасывать ветки, загорелась бочка с топливом, раздулась, из нее, как из пульверизатора, огненные брызги — вот-вот взорвется, и хана танку. В горячке, как схватился за эту бочку, чтобы скатить, обжег ухо и правую руку. В общем, кое-как потушили.

У нас в бригаде было два Героя Советского Союза. Они застряли в болоте на немецкой территории, просидели 13 суток, но танк не сдали. 22 декабря послали два танка их выручать. Ехало нас вместе с техниками двенадцать человек. Меня послали просто «за компанию», поскольку после пожара лечился в санбате. Двигались лесом по просеке. Я ехал на втором танке. По данным разведки, эта территория была свободна от немцев. Смотрю, вырыт свежий окоп. Чуть-чуть еще проехали. Справа два орудия сбрасывают камуфляж — один выстрел и второй выстрел. Мы не успели даже сообразить… Короче говоря, нас расстреляли в упор. У командира башни голова буквально к ногам свалилась. Механик-водитель только высунулся из танка, его сразу скосили. Я выскочил и под танк. Лежу. Черный дым горящих танков низко стелился в сторону немцев. Прикрываясь им, я пополз в сторону немецких позиций. Решил для себя, что отползу немножко в сторону, дождусь, когда стемнеет, и тогда стану к своим пробираться. Прополз, смотрю — окопы, заглянул, вижу свежие следы, но никого в окопах нет. Запрыгнул в окоп. Рядом река Великая, на другом берегу наши. Я по этому окопчику продвинулся поближе к берегу. Окоп заворачивает. Заглянул за угол, а там немец — в годах, с усиками. Смотрит на меня. Я выстрелил, но поскольку стрелял с левой руки (правая была обожжена во время пожара) — промахнулся… Промахнулся, хотя стрелял хорошо и расстояние было небольшое, но напряжение такое… Он как застрочит из своего автомата, у меня перед глазами песок сыпется. А потом патроны закончились, он перестал стрелять. Я выглянул и выстрелил. Он упал. Я быстро на берег, снял полушубок и в одном комбинезоне спустился вниз к реке. Немецкий берег крутой, поросший соснами, а наш — пологий и совершенно без леса. Сообразил, что если я сейчас реку переплыву и вылезу, то меня с крутого берега запросто снимут. Я вдоль берега пошел вниз по течению. Чуть подальше лес на нашем берегу углом подходил к самой реке. Думаю: «Там и переплыву». Иду по берегу, льдинки скользят, кажется, что гром гремит, сейчас услышат. Меня спасло то, что в танках стал рваться боекомплект, и, конечно, внимание немцев было отвлечено. Я подхожу, смотрю, у берега сосна лежит — ствол, сук от него большой и между суком и стволом голова немца. Смотрит в сторону нашего берега. Или разведчик, или еще кто. Аккуратненько целюсь, стреляю, смотрю — упал. Я быстро к берегу, переплыл реку, вваливаюсь в окоп, там наши сидят, смотрят на меня: «Это ваши танки?» — «Да». До штаба бригады километров семь. Так и пошел во всем мокром — натер себе ноги и еще кое-что. Хотя стоял крепкий мороз, но мне всю дорогу было жарко. На следующий день хоть бы насморк был! Прихожу. Комбат, осетин Джемиев, спал. Разбудили, докладываю. Спросонок ничего не понял. Пришлось еще раз рассказать. Он: «Ух, как же так! У вас же было задание выручить Героев Советского Союза. Пошли к комдиву». Комиссар дал мне свои сухие валенки, кто-то дал шинель, а комбинезон так и остался мокрый. Приходим к комдиву — здоровому грузину. А для меня, для старшего лейтенанта, полковник — это царь и бог. Он: «Не может быть! Вы офицер! В карте разбираетесь?!» — «Так точно». — «Покажите, где это было». Показываю. «Что вы мне говорите?! Вот донесение разведки! Там нет немцев!» Вызывает начальника разведки, капитана: «Разведайте! Чушь какая-то получается». Капитан берет двух автоматчиков и меня в придачу, чтобы я показал это место. Идем. Смотрю, первая траншея, к которой мы подъехали. Говорю: «Дальше идти нельзя». — «Да брось ты!» Буквально еще два-три шага сделали — как дали по нам из пулемета. Мы бежать, этот капитан первым. Прибежали, доложили. Тут мне уже водки стакан дали, накормили как следует. Лег и уснул. Просыпаюсь голым под шинелью. Все мои шмотки висят около пышущей жаром бочки. С утра меня в Смерш. А мы с нашим контрразведчиком приятельствовали, я еще подумал, что сейчас начнет мне сочувствовать. А вместо этого он ко мне обращается на «вы»: «Я должен снять с вас показания». — «Да ладно тебе!» — «Расскажите, как вы…» Все еще раз повторил.

Новые танки приходят. Обычно их стараются заполнить опытными экипажами, а прибывших отправляют обратно. А мне не дают! Раз прибыло пополнение, второй раз — мне не дали. Обидно! Стыдно перед друзьями, товарищами! Я же не виновен! Вот так в течение двух недель примерно. Меня назначили офицером связи. Пакет отвезти в штаб армии, фронта. Хоть и был под подозрением, но не под таким, чтобы совсем не доверяли. И на лошадке скакал, и на мотоцикле, как придется. Как-то, помню, вез пакет, произошел обстрел. И вот на поляночке две девчонки из медсанбата. Ревут страшно. Я подхожу. Они: «Как вам не стыдно! Уйдите!» Одной из них осколок попал в ляжку, в мягкое место. Ничего страшного нет, только мякоть задета. «Что за шутки?! Вы где находитесь? Забыли, что ли?!» Поднял юбчоночку, перевязал.

Потом, когда это место, где нас расстреляли, освободили, осмотрели танки, нашли погибших, тогда дали мне танк.

Кстати, кроме вот этого эпизода мне еще только раз приходилось применять личное оружие. Летом 1944 года мы шли рейдом по тылам немцев. Дорога проходила мимо небольшого сарайчика. Смотрю, немец из леска бежит к этому сарайчику. Думаю: «Как выскочит из-за него, я его и скошу». Проехал уже этот сарайчик, а он и не думал выскакивать. Какое-то сработало подсознание, что он может быть на танке. Достал наган, приоткрыл люк, а он уже на танк вспрыгнул. Мне ничего не оставалось, как застрелить его.