Целую ручки - Наталья Нестерова

— Если бы ты сам был беременным, — пыталась шутить Лена, — ты чувствовал бы, как славно и сладко растить в себе нового человека.

— Если бы я был женщиной, — зло отвечал Игнат, — я бы тщательно предохранялся.

Лена ждала, что Игнат одумается, а он стал избегать с ней встреч. Когда родители заметили растущий живот дочери, они пережили шок. Отец Лены жестко потребовал, чтобы Игнат явился для разговора. Он пришел, выслушал упреки и требования узаконить отношения. Игнат держался скромно и униженно, как нашкодивший, но честный человек. Он не против расписаться с Леной, понимает, что обязан. Но сейчас это невозможно. Жена Игната получила серьезную травму, ей сделали сложную операцию, и предстоит еще одна. Когда женщина на волосок от гибели, он не имеет права добить ее известием о разводе. Лена и ее родители оказались в моральном тупике. Лена едва не выкрикнула: «Ты же говорил, что вопрос с разводом у вас практически решен!» Но в присутствии родных не стала упрекать Игната. Только бабушка не растерялась.

— Про жену надо было думать, когда ты Ленку соблазнял, — сказала она. — Двум женщинам перекорежил жизнь, так хоть с одной будь порядочным.

— Арифметика в подобных делах неприемлема, — огрызнулся Игнат.

Бабушка вскипела и обрушила на Игната водопад упреков — справедливых, но высказанных с употреблением определений, самым мягким из которых был «кобель». Пришлось утихомиривать бабушку, Игнат сидел с выражением оскорбленного достоинства на лице. Даже эту ситуацию он сумел обернуть в свою пользу. И все-таки от него добились обещания жениться на Лене, как только выздоровеет жена, и, самое главное, признать свое отцовство. Против Игната имелось оружие мощное и безотказное в советское время — Лена или ее родные могли написать письмо в институт, в обком комсомола, рассказать о его поступке. И тогда на карьере Игната можно было бы поставить жирный крест. Чтобы избежать огласки, Игнат был готов на любые обещания.

Последние месяцы беременности Лены были тяжелыми: хотя физически она чувствовала себя отлично, эмоционально была угнетена. Игнат не появлялся, однокурсники косились и шептались за спиной. Лену вызвали в деканат, потом на заседание комитета комсомола, чтобы выяснить, как она дошла до аморальной жизни. Правда, и в деканате, и и комитете комсомола спрашивали, кто отец ребенка, предлагали призвать его к ответу. Лена отказалась называть имя.

Родов боятся все женщины. Но то, что случилось с Леной, было ужаснее самых страшных предчувствий. Почти сутки непрекращающейся кошмарной боли, хамство, грубость и наплевательское отношение медиков. Лене хотелось умереть, только бы прекратилась эта чудовищная боль. И когда Лену, наконец, уложили на родильное кресло, у нее не осталось сил. Как в тумане, она видела акушерок, навалившихся на живот, выдавливающих ребенка, врача с щипцами, похожими на ложки для салата. Потом Лена именно применение щипцов, халатно-преступное ведение родов будет считать причиной бед ее ребенка. А врачи будут открещиваться, говорить про внутриутробную патологию, про наследственность. Ни у Лены, ни у Игната в роду не было никого с врожденными нарушениями.

Щипцами Лене разворотили внутренности, дали наркоз и долго зашивали. Следующий день она проспала, приходя в себя. Но и на второй день не принесли ребенка, хотя остальные женщины в палате по пять раз в день кормили младенцев. Только на третий день педиатр пригласила Лену в кабинет и сказала, что у ребенка псевдобульбарное расстройство.

— Что это? — испугалась Лена.

— У вашей дочери отсутствуют сосательный и глотательный рефлексы. Сейчас ее кормят через зонд.

— А когда это пройдет?

— Возможно, никогда. У нее также будут нарушения речи, она не сможет нормально говорить. Скорей всего, умственная отсталость. Уже сейчас сильное косоглазие и ригидность мышц. Диагноз «церебральный паралич» ставить рано, но все симптомы налицо…

После операции Лене нельзя было садиться, только стоять или лежать. Она стояла перед врачом, привалившись от слабости к стене. В глазах померкло, мутным туманом заволокло сознание. Лена слышала врача как через плотный слой ваты. Та говорила про какие-то рефлексы, которые отсутствуют у ребенка.

— Я еще не видела свою дочь, — пробормотала Лена.

— Может, лучше и не видеть? В вашей ситуации, вы ведь не замужем, самым правильным будет отказаться от ребенка-инвалида, передать его в специализированный дом ребенка. Вы не представляете, на что обречете себя, если возьмете младенца.

В последующие годы Лена услышит этот совет десятки, если не сотни раз. Тогда же она вдруг стала монотонно и безостановочно повторять:

— Отдайте мою дочь! Отдайте мою дочь! Отдайте! Отдайте!

— Успокойтесь! Никто у вас насильно ребенка не заберет. Подумайте над моими словами.

Порядки в роддоме были концлагерными, к роженицам относились как к недееспособным сумасшедшим, не имевшим права голоса. Оправданием могло служить то, что роддом был вечно переполнен, кровати стояли в коридорах. До выписки через десять дней Лена увидела дочь только один раз. Ей показами тугой кокон со сморщенным личиком, изо рта малышки торчал шланг, из-под чепчика выплывало темно-бордовое пятно. Лена хотела снять чепчик, не позволили. Потом дома она увидит синяки и ссадины — следы злополучных щипцов. В роддоме Лена либо спала, либо тихо плакала, уткнувшись в подушку. Лену вызывали для беседы старшая медсестра и заместитель главного врача, все с той же целью — уговорить отказаться от ребенка. Но Лена уже приняла решение — она будет бороться за здоровье дочери. Предательство для Лены было самым тяжким грехом, а предательство собственного ребенка вообще выходило за рамки ее миропонимания.

Как ни тяжек был удар, как ни горьки Ленины слезы, радость все-таки оставалась. На свет появился и новый человек, ее доченька, она заняла место в материнском сердце, и никакие силы не могли вырвать ее оттуда.

Лена прошла с дочерью все круги ада, но самые страшные испытания выпали на первый год жизни Катеньки. Бесконечные сцеживания грудного молока и кормление через зонд. У Лены катились слезы и дрожали руки, когда нужно было заталкивать зонд и ротик малышке. До шести Катенькиных месяцев Лена пять раз лежала с дочерью в больнице. У девочки загноились раны на голове, началось общее заражение, потом пневмония, отказывали почки. Находясь в больнице, Лена постоянно слышала, что ребенок не жилец, надо готовиться к худшему. Но Катенька, принявшая лошадиные дозы лекарств, истыканная уколами, отчаянно боролась, много раз стояла на краю жизни и возвращалась назад. Когда ей исполнилось полгода, Лена стала кормить дочь с ложечки. Катя поперхивалась, давилась, молоко и рвотные массы фонтаном вылетали изо рта. Каждое кормление — по три часа мучений, и таких кормлений — четыре в сутки. Участковый педиатр говорила, что Лена занимается бессмысленным делом, но Лена настойчиво учила дочь самостоятельно глотать. Медики окружали их все время. Среди них были те, кто проявлял исключительную доброту и человечность: дежурили ночами в больнице рядом с Катиной кроваткой, чтобы дать Лене поспать хоть несколько часов, приезжали к ним домой и привозили дефицитные лекарства. По сути, они воровали эти лекарства в клинике. Но были и те, кто считал Лену дурой, повесившей себе ярмо на шею. Когда окончательно подтвердился диагноз ДЦП — детского церебрального паралича, — невропатолог сказала про Катеньку: «Тут мозгами и не пахнет». Лена, прежде всегда прислушивавшаяся к чужому мнению, теперь перестала это делать. У нее просто не было сил для посторонних эмоций. Каждая минута жизни и все мысли были сосредоточены только на одном — спасении дочери. Лена, конечно, находилась в нескончаемом стрессе, в неврозе. Но любая борьба требует и стресса, и невроза. В атаку не ходят, насвистывая, войну не выигрывают расслабленные нытики и хлюпики.