После пожара - Уилл Хилл

– это Холл Легионеров. Через полчаса ланч, присоединяйся.

Толпа постепенно расходится, двор наполнен оживленным гулом. Я не удивлена: прошло больше двух лет с тех пор, как Легион в последний раз пополнялся иначе как за счет новорожденных. Нейт перекидывает вещмешок через плечо и, широко улыбаясь, подходит ко мне.

– Мунбим, – говорит он. – Красивое имя.

Забери меня, Господи. Просто дай мне Вознестись, ведь ничего слаще этой минуты в моей жизни уже не будет.

– Спасибо, – выдавливаю я и вдруг совершенно четко понимаю, до чего нелепый у меня голос: тоненький, неровный и скрипучий, как у кошки. Почему же раньше никто мне об этом не сказал? Я всерьез задумываюсь о том, чтобы впредь вообще не раскрывать рта, однако внутренний голос – по-моему, в нем слышится добродушная усмешка – советует мне успокоиться. Я набираю полную грудь воздуха и указываю на север: – Нам туда.

– Веди, – говорит Нейт. – Там же есть горячая вода и ванна?

– Это всего-навсего деревянная коробка, – отвечаю я. – Там есть кровать. Может, парочка полок.

Нейт смеется, и внутри у меня все плавится.

– Мы с тобой подружимся, – говорит он. – Уже вижу.

После

– Когда именно Нейт Чилдресс прибыл на территорию Базы? – спрашивает доктор Эрнандес.

Я морщусь.

– Мне не нравится это слово.

– Территория?

Киваю.

– Извини, – говорит он. – Больше не буду его употреблять.

– Спасибо, – благодарю я.

Он что-то пишет в одном из блокнотов.

– Так когда пришел Нейт?

– Два лета назад.

Доктор делает еще одну пометку, после откидывается на стуле и улыбается мне.

– Мунбим, почему ты решила рассказать об этом?

– Вы вроде бы говорили, что можно рассказывать о чем угодно?

– О чем угодно, да. Просто хотелось бы знать, счастливое ли это воспоминание.

Я задумываюсь. Все мои воспоминания запятнаны тем, что случилось позже, все испачкано, искажено, изуродовано, однако я пытаюсь вспомнить, какие чувства испытывала в тот день, когда появился Нейт, что чувствовала на самом деле и как радовалась, когда отец Джон возвестил, что Нейту позволено остаться.

– Да, – наконец подтверждаю я. – Это счастливое воспоминание.

– Почему?

– Потому что Нейт был моим другом.

Мы долго сидим в тишине. Доктор Эрнандес смотрит на меня с легкой полуулыбкой, а я гадаю, рассказала ли то, что он хотел услышать, устроила ли его моя история – хотя бы пока. Отец Джон ревет и беснуется у меня в голове, проклиная за любые разговоры с Чужаком, да к тому же с мозгоправом, а доктор продолжает внимательно глядеть на меня, его улыбка вполне искренна, и мне трудно понять, о чем он думает. Полагаю, он нарочно так себя ведет, но меня это все равно раздражает. Наконец после затянувшегося молчания – не слишком приятного, однако и не то чтобы тягостного – он опускает взор на часы.

– Немного рановато, но, думаю, на сегодня закончим, – говорит он. – Если ты, конечно, не против.

Я стараюсь не выказать нахлынувшего облегчения.

– Не против, – говорю я.

– Но прежде, чем мы расстанемся, я должен задать еще один вопрос, – продолжает он. – Скажи, пожалуйста, где именно на терр… на Базе ты жила?

– Это вам зачем?

– После того как пожар потушили, мы собрали в жилых помещениях уцелевшие личные вещи и хотели бы по возможности вернуть их владельцам.

Сердце взволнованно стучит у меня в груди.

– Что вы нашли?

– Имеешь в виду что-то конкретное?

– Нет, – вру я.

– Так где именно ты жила?

– Девятый корпус. Квадратное здание на юго-западе. Моя комната располагалась в западном торце, у самого забора.

Доктор Эрнандес кивает, делает запись в блокноте. Когда он поднимает глаза, то снова улыбается.

– Я доволен нашим прогрессом, – признается он. – По-моему, это отличный старт. Тебе следует гордиться тем, как ты провела сегодняшнее утро, и тем, что ты нашла в себе силы задавать вопросы и отвечать на них. В дальнейшем это будет крайне важной частью процесса. Что ты чувствуешь по этому поводу?

– Ничего, – говорю я, и это чистая правда.

– Понимаю, – произносит доктор. Уверена, он действительно так считает, хотя на самом деле ничего понимать не может. – На будущее желательно, чтобы наши сеансы длились полный час, но сегодня об этом не стоит беспокоиться. Тем не менее я бы хотел, чтобы мы встречались каждое утро. Что скажешь?

– Разве у меня есть выбор? – спрашиваю я.

Он улыбается.

– Разумеется есть. Но установленный распорядок – очень важная штука и… что?

Я улыбаюсь. Просто не могу сдержаться.

– Ничего.

Он слегка склоняет голову набок.

– Точно?

– Точно.

– Хорошо, – говорит доктор, хотя я вижу, что он мне не верит. – Как я уже сказал, на нашем пути к цели крайне важен распорядок, и, не сомневаюсь, мы оба хотим, чтобы ты покинула эти стены как можно скорее.

Аминь.

Киваю.

– Отлично. Хочешь еще о чем-нибудь спросить напоследок?

Секунду-другую я размышляю. Оказывается, хочу.

– С моими Братьями и Сестрами вы тоже разговариваете?

– Меня закрепили за тобой и еще двумя выжившими. С остальными шестнадцатью работают мои коллеги.

– С кем?

– Не понял – что?

– С кем вы общаетесь помимо меня?

– Боюсь, это конфиденциальная информация. Однако на другом сеансе, в котором я хочу попросить тебя поучаствовать, ты легко это выяснишь.

– Что еще за другой сеанс? – хмурю брови я.

– Мы с тобой будем встречаться каждое утро в десять, после завтрака, – поясняет доктор Эрнандес. – Твой ланч по расписанию в половину первого, а после него я приглашаю тебя к участию в сеансе КСВ – контролируемого социального взаимодействия.

– Что это такое?

– Вид групповой терапии. Он позволяет мне и моим коллегам наблюдать за общением людей, переживших травматичный опыт, и создает пространство для органичного развития их взаимодействия в контролируемых условиях.

Я таращусь на доктора. Как много непонятных слов.

– То есть на этом сеансе буду я, вы и все ваши коллеги?

Он улыбается и качает головой.

– Не совсем.

Ровно в двенадцать тридцать сестра Харроу приносит ланч. Сегодня он состоит из мясного рулета с картофельным пюре, политым ярко-красным соусом, сладким, как карамель, однако я действительно проголодалась, поэтому усаживаюсь за стол и ем, одновременно размышляя о докторе Эрнандесе.

Я ему не доверяю. Несмотря на то что какая-то часть моего сознания пылко и отчаянно жаждет этого, доверять ему я попросту не могу. Само собой. Но не потому, что он Чужак, – хотя это по-прежнему первое, что приходит мне в голову, когда я о нем думаю. Причина вот в чем: я не понимаю – сейчас, в эту минуту, – чего ему надо.

Я хочу верить, что у него нет иных целей, кроме как помочь мне