Цвет боли. Латекс - Эва Хансен

Переступив порог дома, он почувствовал умопомрачительный запах, доносившийся из кухни.

– Ларс, это ты? – донесся голос Линн.

– А ты ждала кого-то другого? Ждешь гостей?

– Нет, тебя.

– Но ты же что-то готовишь?

Линн постаралась спрятать улыбку:

– Я не могу побаловать мужа деликатесами? Минутку, я только поставлю кое-что в духовку.

В столовой накрыт стол на двоих, свечи. Значит, Линн тоже настроена на романтический лад. Это замечательно.

Но ужин начался несколько иначе. Просто зайдя в кухню, чтобы отдать сыр и фрукты, Ларс замер, уставившись на жену. Она одета вполне буднично в джинсы и тонкий свитер, но чуть приглядевшись, Ларс понял, что под свитером ничего нет. Это необычно для Линн, она любительница упаковывать свое тело в разные защитные чехлы, как он называл нижнее белье.

Чтобы убедиться, что прав, подошел ближе, Линн подняла глаза:

– Что?

Она протирала бокалы для вина.

Сомнений быть не могло, крупная грудь жены выдавала свою обнаженность под свитером выступающими сосками, в которые вставлены колечки пирсинга! Пирсинг ей когда-то сделал Ларс, не сам, конечно, но договорился с мастером и отвез туда Линн.

Ларс подошел сзади, руки нырнули под ткань свитера, стиснули грудь, пальцы затеребили колечки со вставленными в них крошечными мечами. Это их старые украшения, Ларс выбирал их еще в Замке, когда соблазнял Линн, не помышляя не то что жениться, но и пробыть с ней долго.

– Не отвлекайся.

Разве она могла не отвлекаться, если его руки, потискав грудь, спустились вниз к поясу джинсов, и через пару секунд пришлось переступать через упавшие брюки, оставаясь ниже пояса голышом.

– Хорошая девочка, – пробормотал Ларс, покусывая ее ухо.

– А почему ты одет?

– Меня никто не раздевает…

– Сейчас это исправим.

Перебрались в столовую, где Линн также ловко освободила от футболки и брюк мужа, Ларс остался в боксерках, а она сама в свитерке. Он потянул свитерок вверх, но не снял полностью, оставив на плечах, руках и голове.

– Постой-ка так. Не опускай руки.

Поиграл языком с колечками пирсинга, от чего у Линн сбилось дыхание, стиснул ягодицы. Она не видела, что происходит, только улавливала, что Ларс что-то сделал у входа в комнату. Что именно, стало ясно, когда он подвел жену к дверному проему.

Там над дверью висел крюк для качелей Мари. Когда-то на таком же висели ее собственные детские качели, теперь Свен прикрепил новый. Ларс перекинул через крюк полотенце, дав его концы в поднятые вверх руки Линн:

– Сможешь удержаться?

– Да.

Это было выше, чем стоять на цыпочках, но Ларс на то и рассчитывал. Он подхватил жену за бедра, понуждая обнять себя ногами.

Линн и забыла каким может быть секс на весу. Она беспомощна, потому что нет точки опоры, пришлось полностью довериться рукам мужа, подчиниться его ритму.

К утру Ларс решился и объявил:

– Линн, я уеду на несколько дней. А ты бы лучше увезла Бритт в Швейцарию к Осе и Свену.

Это хорошая идея – увезти Бритт подальше от места трагедии, но Линн рассчитывала, что они сделают это вместе с Ларсом. К тому же Бритт дала согласие пожить у друзей в Осло.

– Куда ты собрался?

– Попытаюсь найти семью Густава, его мать и братьев. Только Бритт пока ничего не говори, не хочу раньше времени травмировать.

– Ты подозреваешь что-то нехорошее?

– Нет, но, кажется, жизнь Густава вовсе не была безоблачной до Стокгольма.

Ларс не стал ничего говорить об откровениях, прочитанных в тетради, он и сам не был до конца уверен, что это о Густаве, слишком разителен контраст между баловнем судьбы сибаритом Сьебергом в Стокгольме и мальчиком Густавом, который жил на страницах тетради. Для себя Ларс решил, что если написанное правда, обязательно расскажет Бритт и привезет ее на север.

– Так где ты будешь искать?

– В… – Ларс явно притормозил на мгновение, но почти сразу продолжил: —… Галливаре.

Женщина хороша собой. Нет, не красива, но ухожена, из тех, у кого не бывает заусенцев на руках, пятнышек на лице или давно нестриженных волос. У таких даже растрепанность создана долгими стараниями стилиста.

Умело подведенные глаза, красивый контур губ, мраморная кожа, но при этом ногти коротко острижены, за линией природного роста ногтя оставлена узенькая полоска, и лак на них бесцветный. Вероятно, врач или медсестра. Александр (в действительности его звали Мамору, что соответствовало значению европейского имени – «защитник») скосил глаза на туфли, убедился, что они ручной работы, и решил, что врач, медсестре не под силу такие траты.

И все равно он не понимал, чем заказчицу заинтересовал сеанс шибари, который Мамору проводил для нее лично. Деньги заплачены такие, которые не всегда получишь при выступлении перед целым залом, причем, вручены наличными толстой пачкой перед самим сеансом. Приходилось отрабатывать.

Женщина, назвавшая себя Лисбет, наблюдала. Спокойно, равнодушно… В ее взгляде не было интереса, а на лице за последние четверть часа не дрогнул ни один мускул ни когда он показывал варианты предстоящей связки на рисунках, ни потом, когда начал опутывать модель веревками.

Тэншими, как и работавший с ее телом Мамору, старалась отвлечься от пристального взгляда, но это плохо получалось. А когда внимание рассеянно, благодатное ощущение беспомощности от причиненного неудобства смазывается, на передний план выходят отрицательные эмоции. В таком случае модель напрягается и связка не получается такой, какой хотелось бы, не говоря уже об обоюдном удовольствии.

Мастер тоже чувствовал дискомфорт. Мамору редко работал на публику, вообще ему больше нравилось создавать шедевры, наслаждаясь тишиной наедине с моделью. Тэншими идеально подходила для такой работы, она умела углубиться в ощущения, была послушной в его руках, как мягкая глина. Конечно, мрамор в отличие от глины вечен, но от него надо откалывать куски, а это совершенно не подходило мастеру. Он предпочитал прелесть неуловимого мгновения, а не спокойствие неподвижной горы. Впрочем, разве великая Фудзияма была спокойной? Она тоже каждое мгновение иная.

Обычно работа шла неспешно. Мамору придумывал новую композицию, тщательно все зарисовывал, изображая с разных сторон, потом они обсуждали задумку с Тэншими, что-то меняли, он рисовал снова, снова обсуждали, в том числе последовательность плетения узлов. И только когда все было ясно, приступали к самой работе.

Связанную Тэншими (это всегда было так красиво!) Мамору фотографировал и отправлял снимки в соответствующие журналы. Публикации приносили неплохой доход во всем мире, не только в Японии, еще немало любителей тонкой красоты.