Рейх. История германской империи - Борис Соколов

Вследствие взаимной вражды Германии и Франции Россия после 1871 года чувствует себя в роли их арбитра и, следовательно, господином всей континентальной Европы. В надежде на это Россия решается в 1877 году на войну с Турцией и в конце концов встречает препятствия в использовании своей победы лишь со стороны Англии и Австрии. На Берлинском конгрессе 1878 года Бисмарк вынужден был выбирать между двумя этими державами и Россией. Он освобождается от зависимости от царизма и поддерживает Австрию и Англию. С этих пор Россия начинает отдаляться от Германии и завязывает все более тесные отношения с Францией».

Парадокс германского объединения заключался в том, что оно могло состояться только если не при прямом участии, то хотя бы при благожелательном нейтралитете России. Однако возникшая всего за какие-нибудь 5–7 лет Германская империя в геополитическом плане сразу же стала опасным соперником Российской империи в борьбе за контроль над Восточной Европой. К тому же в Пруссии и в других германских землях были сильны антирусские настроения, подогреваемые эмигрантами из прибалтийских губерний России.

Так, остзеец Виктор Хен писал в дневнике, изданном в 1892 году: «Казаки придут на своих лошадях с плетками и все затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушений, ведь у них нет сердца, и они бесчувственны. И вместо убитых сотен тысяч придут другие сотни тысяч, ведь они как саранча. И опять грядет решающая битва при Халене (где были остановлены отряды Батыя в XIII веке. – Б. С.), об исходе которой никто не знает. Все это уже было. Монголы, пришедшие из глубины Востока, застряли в Силезии, славяне запросто могут остановиться лишь у Атлантического океана. Пока их уничтожает только алкоголь, который в данных обстоятельствах может стать благодетельным для человечества».

Земли бывшего Ливонского ордена, входившие в состав Российской империи, многими в Германии рассматривались как первоочередной объект для завоеваний, как естественное продолжение германских земель. В частности, прусский генерал Фридрих фон Бернгарди, сам уроженец Петербурга, писал в 1892 году в анонимной брошюре: «Нам необходимо обширное побережье с большим населением для развития своего военного и торгового флота. Мы нуждаемся в Балтийском море, оно должно стать германским морем, чтобы создать прочную основу для нашей торговли. Только в борьбе с Россией мы можем достигнуть желаемого. Все обстоятельства подталкивают нас к неизбежному конфликту…

Грядущая историческая эпоха пройдет под знаком борьбы германского духа с панславизмом. Русские являются нашими национальными врагами… Они грубо подавляют все немецкое. Антирусская позиция не является следствием сиюминутного политического положения. Напротив, сегодняшняя политическая ситуация непосредственно подводит нас к войне, которая станет необходимым выражением состояния, имеющего глубокие корни… Вся наша политика должна быть пронизана основной мыслью: рассчитаться и помириться с Францией, чтобы бросить все силы народа на весы решения больших германских культурных задач в борьбе против России».

Однако, пока у руля Германской империи стоял мудрый Бисмарк, враждебность к России ограничивалась в основном выходцами из остзейских земель, мечтавших воссоединить свою «малую Родину» – Эстляндию, Лифляндию и Курляндию с «большой Родиной» – Германской империей.

Антирусские настроения были также довольно сильны в среде германской социал-демократии. В период революции 1848 года в царской России германские революционеры видели врага, который противодействует объединению Германии и может предпринять интервенцию для подавления революции и восстановления абсолютистских монархий. В одной из листовок, распространявшихся в Берлине в марте 1848 года, заявлялось, например: «Русские уже здесь! Смерть русским!.. Помните ли вы со времен освободительных войн наших друзей? Спросите своих отцов, дядей, тетушек, бабушек и дедушек, как великолепно эти наши друзья умели воровать и грабить, мародерствовать и угонять. Помните ли вы еще казаков на низких лошадях с высокими седлами, увешанных котелками, чайниками, сковородками, утварью из серебра и золота? Всюду, где они побывали, они оставляли за собой разрушение, вонь и насекомых. И эти казаки, башкиры, калмыки, татары и т. д. десятками тысяч горят скотским желанием вновь разграбить Германию и нашу едва рожденную свободу, нашу культуру, наше благосостояние, уничтожить, опустошить наши поля и кладовые, убить наших братьев, обесчестить наших матерей и сестер и с помощью тайной полиции и кнута уничтожить любой след свободы, человечности и честности… Сокровища Германии приманивают русские орды, подстрекаемые религиозным фанатизмом».

Здесь, обращаясь к эпохе войны с Наполеоном, революционеры допускали сознательный пропагандистский перехлест. Тогда русские войска, в том числе и казаки, выступали союзниками Пруссии и ряда других германских государств в борьбе против французской оккупации. Конечно, те же казаки и бойцы азиатской иррегулярной кавалерии порой совершали эксцессы против мирных жителей, особенно на территории тех германских княжеств, правители которых длительное время оставались на стороне Наполеона. Однако насилия и грабежи отнюдь не приняли характера всеобщего нашествия азиатских орд, как это рисовалось в листовке. К тому же русское командование, в том числе и сам донской атаман Матвей Платов, сурово карало тех, кто был уличен в убийствах, изнасилованиях и грабежах. И «русские насилия» по масштабу отнюдь не превосходили те, которые совершали французские войска и их союзники в германских землях.

Германские социал-демократы унаследовали традиционный образ России и русских как воплощение азиатской деспотии, угрожающей свободе Германии. Наиболее авторитетный вождь социал-демократии Август Бебель уже в эпоху Германской империи заявил: «Если дело дойдет до войны с Россией, я сам возьму в руки винтовку!», хотя ранее клялся: «Ни единого человека, ни единого гроша этой системе!» По замечанию западногерманского публициста Себастиана Хаффнера, «в 1914 г. СДПГ в действительности была уже парламентской, а вовсе не революционной партией. Она больше не стремилась разрушить существующее государство. Она хотела вместе с другими парламентскими партиями – либералами и партией Центра – врасти в него. Массовые манифестации и красные знамена являлись не более чем традиционным ритуалом». А «русская угроза» стала хорошим предлогом, чтобы поддержать правительство в войне под лозунгом защиты «демократических ценностей» от самодержавной Российской империи. Демократические Франция и Англия в этом плане для создания «образа врага» не годились.

Дабы сгладить противоречия между Российской и Австро-Венгерской империями, Бисмарк организовал «союз трех императоров». Это позволило Берлину некоторое время дружить одновременно с Москвой и с Петербургом, но глубокие противоречия между Россией и Австро-Венгрией на Балканах и в польских землях, усиливаемые панславистскими настроениями российской элиты, рано или поздно должны были вынудить Берлин сделать выбор. И выбор этот должен был быть неизбежно не в пользу России. Допустить расчленение Австро-Венгрии и создание у своих границ крупного славянского государства, покровительствуемого Россией, будь то Польша или Чехословакия, Германия не могла. Так что в перспективе союз с Россией был вряд ли возможен. Однако сохранять по отношению друг к другу более или менее дружественный нейтралитет Германская и Российская империи могли бы, если бы руководители их внешней политики проявили должное дипломатическое искусство. При Бисмарке это удавалось, при его преемниках – уже нет. С русской стороны баланс российско-германских интересов удавался лишь в то сравнительно короткое время, когда российской внешней политикой фактически руководил С. Ю. Витте. После его отставки в 1906 году дрейф Петербурга в сторону теснейшего союза не только с Францией, но и с Англией уже ничто не могло остановить. А это означало дипломатическую изоляцию Германии и невозможность для нее одержать победы в любом широкомасштабном вооруженном конфликте со столь мощной коалицией.