Убийца по прозвищу Англичанин - Дэниел Сильва

– Откуда же мне знать?

– По-моему, это имеет очень даже большое значение. По-моему, существует лишь один Марио Дельвеккио и вы украли его имя, чтобы получить итальянский паспорт. Я не верю, что ваше имя – Марио Дельвеккио. Собственно, я убежден, что это не так. По-моему, ваше имя – Габриель Аллон и вы работаете на израильскую разведку.

Петерсон впервые улыбнулся – улыбка была неприятная, больше похожая на разорванный лист бумаги. И продолжил:

– Двадцать пять лет назад вы убили палестинского драматурга по имени Али Абдель Хамиди, который жил в Цюрихе. Через час после убийства вы выскользнули из страны и еще до полуночи, по всей вероятности, уже были дома в Тель-Авиве и лежали в постели. На этот раз, боюсь, вы никуда не поедете.

Где-то после полуночи Габриеля перевели из комнаты допросов в камеру в соседнем крыле здания. Камера была маленькая и по-учрежденчески серая, с голым матрацем на стальной раме и ржавым туалетом, в котором непрерывно текла вода. Наверху единственная электрическая лампочка жужжала в сетчатой клетке. Нетронутый Габриелем ужин – толстая свиная сосиска, немного увядшей зелени и горка жирного картофеля – стоял на полу рядом с дверью, как недоеденная еда, поданная в номер гостиницы. Габриель решил, что это Петерсон в качестве своеобразной шутки придумал дать ему свиную сосиску.

Он попытался представить себе, что – как он знал – происходило за этими стенами. Петерсон связался с вышестоящим начальством, тот связался с министерством иностранных дел. К данному времени весть об его аресте, по всей вероятности, уже достигла Тель-Авива. Премьер-министр помертвел. У него и так достаточно проблем: Западный Берег пылает, мирный процесс развалился, созданная им хрупкая коалиция рассыпалась. Последнее, что ему нужно, – это kidon,[3]даже бывший kidon, сидящий за решеткой в Швейцарии, еще один скандал со службой, который вот-вот появится на первых полосах газет мира.

Так что сегодня вечером свет, безусловно, упорно горит в безымянном конторском здании на бульваре Царя Саула в Тель-Авиве. А Шамрон? Дошел ли зов до его крепости на озере в Тиберии? Он там или не там в эти дни? С Шамроном никогда ничего не известно. Три или четыре раза его уже вытаскивали из сомнительной отставки, призывали справиться с тем или иным кризисом, вытаскивали участвовать в какой-нибудь сомнительной консультативной группе или выступить с мудрым суждением в якобы независимой комиссии, занимающейся выявлением фактов. Не так давно его назначили временным начальником Службы – он занимал этот пост, когда впервые был отправлен в отставку в иудейскую пустыню. Применительно к Шамрону слово временно может означать сто дней или сто лет. По происхождению он был поляк, но бедуин по растяжимому представлению о времени. Габриель был kidon Шамрона. И Шамрон возьмется выручать его независимо от того, в отставке он или нет.

Старик… Он всегда был Стариком – даже в краткий период зрелого возраста. «Где Старик? Кто-нибудь видел Старика? Удрал в горы! Старик идет сюда!» А теперь он и в самом деле стал стариком, но перед мысленным взором Габриеля он возникал всегда грозной маленькой фигуркой – таким Габриель увидел его в сентябре 1972 года в перерыве между занятиями в Бетсалеле. Железный человек. Когда он шел, казалось, слышалось позвякивание. Шамрон все знал про Габриеля. Что вырос он в земледельческом кибуце в долине Иезрил и страстно ненавидел занятие сельским хозяйством. Что был этаким одиноким волком, хотя к тому времени уже был женат на студентке по имени Леа Савир, изучавшей, как и он, искусство. Что у его матери хватило сил выжить в Аушвице, но она не смогла справиться с раком, сожравшим ее тело; что его отец тоже выжил в Аушвице, но не сумел уберечься от снаряда египетской артиллерии, разорвавшего его на куски в Синае. Из записей о военной службе Габриеля Шамрон знал, что он владел оружием так же хорошо, как и кистью.

«Ты смотришь „Новости“?»

«Я рисую».

«Ты слышал про Мюнхен? Знаешь, что там произошло с нашими ребятами?»

«Да, слышал».

«Тебя это не расстроило?»

«Конечно, но я расстроен не потому, что это случилось со спортсменами или на Олимпийских играх».

«Так что возмущение у тебя не прошло».

«Против кого?»

«Против палестинцев. Против террористов Черного сентября, которые разгуливают по свету с руками, обагренными кровью твоего народа».

«Я никогда ничем не возмущаюсь».

И хотя Габриель в то время этого не понял, сказанная им фраза скрепила его связь с Шамроном, и обольщение началось.

«Ты владеешь языками, да?»

«Несколькими».

«Несколькими?»

«Моим родителям не нравился иврит, поэтому они говорили на европейских языках».

«На каких же?»

«Ведь вы это уже знаете. Вы все обо мне знаете. Не играйте со мной».

А Шамрон решил сыграть и вытащить рыбку. Голда велела Шамрону «отправить мальчиков», чтобы уничтожить мерзавцев из Черного сентября, осуществивших эту кровавую баню. Операция должна была называться «Гнев Господень». И это не восстановление справедливости, сказал Шамрон. Это око за око. Это просто чистая месть.

«Извините, но меня это не интересует».

«Не интересует? Да знаешь ли ты, сколько ребят в этой стране отдали бы все на свете, чтобы стать частью команды?»

«Ну так и обращайтесь к ним».

«Я не хочу их. Я хочу тебя».

«Почему именно меня?»

«Потому что ты человек одаренный. Ты знаешь языки. У тебя светлая голова. Ты не пьешь и не куришь гашиш. Ты не псих, который станет поступать необдуманно».

«А также потому, что ты обладаешь хладнокровием киллера», – подумал Шамрон, однако тогда не сказал этого Габриелю. Вместо этого он рассказал ему про молодого офицера разведки, которого выбрали для выполнения спецзадания потому, что у него был дар: необычайно мощный – для такого маленького мужчины – захват. Рассказал про то, как ночью в пригороде Буэнос-Айреса этот молодой офицер разведки увидел человека, стоявшего на автобусной остановке. «И дожидавшегося автобуса, как обычный человек, Габриель. Обычный жалкий маленький человечек». И как тот молодой офицер разведки выскочил из машины и схватил мужчину за горло и как сидел на нем, пока не отъехал автобус, чувствуя в его дыхании запах страха. Такой же запах, что исходил от евреев, когда этот жалкий маленький человечек отправлял их в газовые камеры. И рассказ сработал – Шамрон знал, что так оно и будет. Потому что Габриель был единственным сыном своих родителей, выживших в Аушвице, и их шрамы были его шрамами.