На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Пауло Коэльо

— Есть люди, которые постоянно воюют с кем-то — сокружающими, с самими собой, с жизнью. И постепенно у них в голове начинаетскладываться некое театральное действо, и либретто его они записывают поддиктовку своих неудач и разочарований.

— Я знаю многих таких.

— Беда в том, что они не могут разыграть эту пьесу водиночку, — продолжает он. — И тогда прибегают к помощи другихактеров.

Здесь произошло нечто подобное. Старик хотел за что-то наком-то отыграться, кому-то за что-то ото — и выбрал нас. Если бы мы послушалисьего, вняли его запрету, то испытывали бы сейчас горечь поражения и раскаивалисьбы. Мы бы стали частицами его убогой жизни и его неудач.

Но его враждебность бросалась в глаза, и потому нам нетруднобыло уклониться от нее. Куда хуже, когда люди «вызывают нас на сцену», начинаявести себя как жертвы, жалуясь на то, что жизнь полна несправедливости, прося удругих совета, помощи, заступничества.

Он заглянул мне в глаза.

— Берегись, — сказал он. — Ввяжешься в такуюигру — проиграешь непременно.

Он прав. И все же мне было как-то не по себе: в душеоставался неприятный осадок.

— Я помолилась. Я сделала все, что хотела. Мы можемвыйти наружу.

И мы выходим наружу. Контраст между царившим в церквиполумраком и ослепительным солнечным светом так силен, что я на несколькомгновений слепну. Когда же зрение возвращается ко мне, вижу, что старика нет.

— Пойдем пообедаем, — говорит он и направляется всторону городка.

За обедом я осушила два стакана вина. В жизни еще Не пилатак много. Я спиваюсь.

«Не надо преувеличивать».

Он разговаривает с официантом. Узнает, что в окрестностяхеще сохранились развалины римских построек. Я пытаюсь принять участие в беседе,но скрыть дурное настроение мне не под силу.

Принцесса превратилась в жабу. Ну и что с того? Какоезначение это имеет, если мне ничего не надо — ни мужчины, ни любви?

«Я ведь знала заранее, — думаю я. — Знала, что оннарушит равновесие моего мира. Разум предупредил меня — но сердце не захотеловнять его совету».

Как дорого обошлось мне обретение той малости, которую яполучила. Мне пришлось отказаться от стольких желанных мне вещей, отвернутьсяот стольких дорог, открывавшихся передо мной. Я пожертвовала многими своимимечтами во имя главной — спокойствия духа. И лишиться его сейчас я не желаю.

— Ты чем-то удручена, — произносит он, прервавразговор с гарсоном.

— Да, ты угадал. Я думаю, что этот старик все-такивызвал полицию. Я думаю, что в таком маленьком городке не составит трудавыяснить, где мы находимся. И еще я думаю, что из-за твоего упрямого желанияпообедать именно здесь на наших каникулах можно поставить крест.

Он вертит в руках стакан с минеральной водой. Он не может незнать, что я говорю не правду и дело совсем не в старике. Дело в том, что менятерзает стыд. Зачем мы творим такое с нашими жизнями? Зачем видим соломинку вглазу, а горы, поля и оливковые рощи не замечаем?

— Послушай, — говорит он. — Поверь мне, тызря тревожишься: старик давно уже дома, он и позабыл об этом происшествии.

«Дурак, я не из-за этого тревожусь», — думаю я.

— Слушай голос сердца, — продолжает он.

— Именно это я и делаю, — говорю я. — Слушаю.И хочу уйти отсюда. Мне как-то не по себе.

— Сегодня больше не пей. Вино тебе не помогает.

До этой минуты я держала себя в руках. Теперь сознаю — лучшебудет высказать все, что накипело.

— Ты уверен, что знаешь все. Ты рассуждаешь о волшебныхмгновениях, о ребенке, таящемся в душе взрослого. И я не понимаю, что тыделаешь тут, рядом со мной.

— Я восхищаюсь тобой, — смеется он. — Тобой итем, как ты борешься против собственного сердца.

— Что-что? — переспрашиваю я.

— Да ничего, это я так, — отвечает он. Но я ужепоняла, что он хотел сказать.

— Не обманывай себя. Если хочешь, можем обсудить это.Ты заблуждаешься относительно моих чувств.

Перестав крутить в пальцах стакан, он глядит мне прямо вглаза:

— Не заблуждаюсь. Я знаю — ты меня не любишь.

Я совсем сбита с толку.

— Но я буду бороться за твою любовь, — продолжаетон. — Есть на свете такое, за что стоит бороться до конца.

Я не знаю, что сказать ему на это.

— Вот за тебя, например, — договаривает он.

Я отвожу взгляд и делаю вид, будто рассматриваю интерьерресторана. Я чувствовала себя жабой и вдруг снова превратилась в принцессу.

«Я хочу верить его словам, — думаю я, уставившись накартину, где изображены какие-то рыбаки на лодках. — Это ничего неизменит, но по крайней мере я не буду чувствовать себя такой слабой, такойникчемной».

— Прости, что я на тебя накинулась, — говорю я.

Он улыбается и, подозвав официанта, платит по счету.

На обратном пути растерянность моя не проходила. Что былотому виной? Солнце? — Но сейчас осень, и солнце уже не только неприпекает, но и не греет. Старик? — Но старик уже довольно давно ушел измоей жизни.

Может быть все что угодно — все новое. Неразношенный башмакнатирает ногу. Вот так и жизнь — она хватает нас врасплох и тащит к неведомому,хоть мы, быть может, этого не хотим, хоть нам, быть может, этого и не надо.

Я пытаюсь отвлечься, разглядывая окрестности, но больше неудается увидеть масличные рощи, городок на вершине холма, часовню, у порогакоторой сидит старик. Все это мне чуждо, все незнакомо.

Я вспоминаю вчерашнюю пирушку и песенку, которую онпостоянно напевал:

Вечером в Б'Айресе что-то такое,

Что-то такое, просто не знаю…

Что же я знаю тогда?

Bcтaл и оделся, вышел из дому, по Ареналес пошел…

При чем же тут Буэнос-Айрес, если мы в Бильбао? Что это заулица такая — «Ареналес»? Что он хотел этим сказать?

— Что за песенку ты вчера без конца напевал? —спрашиваю я.

— «Балладу сумасшедшего», — отвечает он. —Почему ты спрашиваешь только сейчас?

— Так просто, — отвечаю я.