Другая жизнь - Филип Рот

Катафалк с гробом сопровождали на кладбище только самые близкие родственники, если не считать раввина Геллера. Кэрол не пожелала, чтобы дети ехали в одном из черных похоронных лимузинов, и поэтому сама села за руль микроавтобуса, в котором разместились трое ее детей, чета Гоффов и Натан. Погребение заняло совсем немного времени: Геллер прочел молитву над усопшим, а дети положили хризантемы на крышку гроба. Кэрол спросила, не хочет ли кто-нибудь выступить. Ответом было молчание. Кэрол обратилась к сыну:

— Лесли?

Мальчик, замешкавшись на минуту, пробормотал:

— Я просто хотел сказать… — но, боясь расплакаться, замолчал.

— Эллен? — спросила Кэрол, но девочка, заливаясь слезами и схватив бабушку за руку, лишь отрицательно покачала головой.

— Рут? — проговорила Кэрол.

— Он был лучшим из отцов, — провозгласила девочка ясным и громким голосом, — лучшим отцом на свете.

— Ну, давайте, — приказала Кэрол, и двое крепких могильщиков опустили гроб в яму. — Я буду через несколько минут, — бросила она семье, задерживаясь у могилы, и все остальные медленно направились к автостоянке.

Кэрол с детьми в Олбани — празднуют очередную годовщину родительской свадьбы. У Г. — куча невыполненных заказов — не может ехать с ними. Мария паркует машину в трех кварталах от его дома и идет к нему пешком. Появляется, как он просил, в платье из шелкового трикотажа и черном белье. Приносит свою любимую пластинку. Поливает растения в маленьком коридорчике, про которые Кэрол забыла в предотъездной спешке, обрывает с них засохшие листья. Затем — постель, анальный секс. После некоторых трудностей вначале — оба в экстазе.

Г.:

— Вот так я женюсь на тебе, вот так я делаю тебя своей женой!

— Да, и никто об этом не знает, Генри! Там я больше не девственница, и никто-никто об этом не знает! Все думают, что я хорошая и очень ответственная! И никто ничего об этом не знает!

После, вместе с ним в ванной, она расчесывает щеткой волосы. Внезапно замечает его пижаму, висящую на дверном крючке, и протягивает руку, чтобы дотронуться до нее. («Я не понимал, для чего она это сделала, — не понимал вплоть до сегодняшней ночи. И тогда я один вошел в ванную и погладил свою пижаму, чтобы понять, что она чувствовала». Вытаскивает ее волосы из щетки, чтобы Кэрол ничего не обнаружила.) Сидя вместе с ней в гостиной, без света, Г., умирая от голода, съедает в один присест целую упаковку мороженого прямо из картонки, пока Мария ставит для него свою любимую пластинку. Слушают запись.

Мария:

— Это самая красивая музыка восемнадцатого века.

Г. не помнит имени композитора. Гайдн? Моцарт? «Не помню кто, — говорит он мне. — Совершенно ничего не помню. Ни что за музыка, ни кто ее написал. Но это было прекрасно — сидеть и смотреть, как она слушает музыку».

— Она заставляет меня думать об университете, когда я тут, с тобой, и ты переполняешь меня во всех смыслах этого слова, и ничего, кроме этого, на свете нет.

— Теперь ты — моя жена, — говорит Г., — моя другая жена.

Проигрывает пластинку с записью Мела Торме[7]. Она заставляет его танцевать с ней, пока у нее есть шанс побыть вместе с ним. Танцуют, тесно прижавшись друг к другу животами, — точь-в-точь так, как он танцевал с Линдой Мандель, на вечере старшеклассников. Спит один в ту ночь на простыне, испачканной детским маслом; вибратор, невымытый после ночи, валяется на подушке рядом с его головой. Г. берет его с собой на работу на следующий день. Прячет его в своем кабинете вместе с недавно купленным путеводителем «Фодора»[8]по Швейцарии и фотографией Марии. Также приносит с собой пучок ее волос, вычесанных из щетки. Все в целости и сохранности, в сейфе, под замком. Простыни он уже засунул в черный пластиковый мешок и отнес на помойку, бросив в мусорный контейнер у гипермаркета «Мильберн-Молл», в пяти милях от места их брачной ночи. Фодор Достоевский.

Стоял конец сентября, и до вечера было еще далеко; по прохладному дуновению ветра, по спадающей жаре и сухому шелесту облетающей листвы можно было с закрытыми глазами угадать, какой месяц стоит на дворе; наверно, вы могли бы даже догадаться, какая идет неделя. Было ли это важно для человека, который еще недавно чувствовал себя молодым и полным мужской силы, но внезапно был приговорен к пожизненному воздержанию от сексуального общения? Думал ли он, что в его жизни еще будут такие же прекрасные осенние дни? Что ж, наверно, таким вопросом мог задаваться лишь пожилой человек с длинной бородой, наделенный даром загадывать неразрешимые загадки, — этим человеком был симпатичный и дружелюбный Марк Геллер, который поразил Цукермана тем, что оказался раввином совершенно другого плана, чем можно было себе представить. В итоге Цукерман отказался возвращаться домой в машине Геллера и стал ждать, пока его племянники, а также их бабушка и дедушка подойдут к воротам кладбища, где был припаркован их микроавтобус.

Рут с опрокинутым лицом подошла к дяде и взяла его под руку.

— Ну как ты? — спросил он племянницу. — Нормально?

— Знаешь, о чем я все время думаю? Когда мои одноклассники будут говорить о своих родителях, я смогу сказать только «моя мама».

— Ты тоже сможешь сказать «мои родители», говоря о них во множественном числе. Тебе тринадцать лет, и ты всю свою жизнь прожила вместе с ними, и с отцом, и с матерью. И все, что связывало тебя с Генри, навеки останется с тобой. Он всегда будет твоим отцом.

— Дважды в год папа возил нас за покупками в Нью-Йорк, только нас, без мамы. Он любил устраивать нам праздник. Только он и мы, его дети. Сначала мы отправлялись за покупками, а потом ехали в отель «Плаза» и обедали в Пальмовом зале, где музыканты играли на скрипке.

Правда, играли они так себе. Мы каждый год ездили туда, один раз осенью, и один — весной. А теперь маме все придется делать одной — и за себя, и за папу. На нее ляжет двойная нагрузка.

— Ты думаешь, она справится?

— Еще бы! Конечно справится! Может быть, она снова выйдет замуж. Ей нравится жить при муже. Надеюсь, она это обязательно сделает. Но только если мама найдет человека, который будет относиться к нам так же хорошо, как она.

Продукты для поминок доставил местный поставщик, и он же помог накрыть на стол, установленный на патио под навесом, пока в синагоге шло прощание; в комнатах то там, то здесь были разбросаны складные стульчики, взятые напрокат в похоронном бюро. Несколько девочек из волейбольной команды Рут, отпросившиеся с тренировки в школе, чтобы помочь Цукерманам, убирали со стола грязные пластиковые тарелки и наполняли сервировочные блюда новыми порциями еды, принесенной из кухни. А Цукерман тем временем отправился искать Венди.