Тень прошлого - Андрей Воронин

– И как успехи? – спросил Илларион.

– Представь себе, успехи есть. Квалификация – великая вещь. Я уже старший группы, денег навалом… Честно говоря, я раньше столько сразу и не видел, сколько сейчас в месяц получаю.

– Жизнь прекрасна, – с неопределенной интонацией добавил Илларион.

– Жизнь – дерьмо, и ты об этом прекрасно знаешь, – огрызнулся Балашихин. – И не говори мне об идеалах и принципах. Мы с тобой черт знает сколько лет служили идеалам. И что вышло?

– Только не надо о политике, – с видом утомленной куртизанки попросил Илларион. – Принципы и идеалы размещаются внутри человека, а вовсе не снаружи.., не в Кремле и не в Белом доме, если ты это имел в виду, говоря о долгих годах безупречной службы.

– Ладно, – набычившись, сказал Балашихин. – О политике не будем. А о чем будем? О поэзии? Принципы, идеалы – это ведь все, согласись, поэзия. Лирика, так сказать. Делом надо заниматься. Живым, настоящим делом. Ты же с головы до ног покрылся книжной пылью, дальше своих книжных полок не видишь…

– Гм, – с сомнением произнес Илларион, но спорить не стал. Ему вдруг сделалось скучно и неуютно в собственном доме, и сомнения полезли из своих затхлых щелей, бередя душу. А что, если Балашихин все-таки прав?

– Вот тебе и «гм», – напирал майор. – Бросай свою рыбалку и айда ко мне под начало! Я договорюсь, меня там ценят.

– Я подумаю, Коля, – пообещал Илларион. – Толь ко хочу тебя предостеречь. Ты не обижайся, но Москва все-таки не твой Краснополянск. Тут, если попадешь под «раздачу», никакой адвокат тебя не отмажет.

– Ну-у-у, – разочарованно протянул Балашихин, – вот уж не думал, что в тебе гонор этот московский тоже сидит. Тоже мне! Третий Рим, столица мира…

– Ты все-таки обиделся, – со вздохом сказал Илларион, – а напрасно. Я вовсе не хотел тебя обижать, но еще меньше мне хотелось бы, чтобы тебя здесь проглотили, как мошку.

Балашихин перегнулся через стол и дружески похлопал его по руке.

– Ну-ну, – успокаивающе сказал он, – перестань.

Я уже не маленький, разберусь как-нибудь. А не разберусь, так ты поможешь. Поможешь ведь?

– Само собой, – кивнул Илларион. – Успеть бы только. И я тебя прошу, Коля: не лезь ты в политику. Это уж точно такое дерьмо, что потом всю жизнь не отмоешься!

– Что-то ты у меня совсем скис, – сноровисто откупоривая очередную бутылку, бодро заметил Балашихин. – Давай-ка дернем для поднятия боевого духа.

– Угу, – кивнул Илларион и нараспев, с подвыванием продекламировал: "Что-то нос твой повис, как слива.

Тем не менее, все же налей. Социальная справедливость так и прет изо всех щелей…"

– «Бьет фонтаном со страшной силой, – немедленно подхватил Балашихин, – и порой вышибает дух. Почирикаем за справедливость, если ты не совсем потух». А?

Сила! Это тебе не братья По – Эдгар и Аллан… Как его звали, этого пацана?

– Костик, кажется, – задумчиво сказал Илларион, выпивая полную рюмку. – Точно, Костик. Рядовой Славин.

– Ну, земля ему пухом, – салютуя своей рюмкой, сказал майор.

– Да какая там, к черту, земля, – ответил Илларион, чокаясь с ним. – Один камень…

Они разошлись в начале третьего – точнее, это Балашихин разошелся, точнее уехал на такси. Провожая его до дверей, Илларион почувствовал, что пьян просто-напросто до полного остекленения, и в очередной раз позавидовал майору, который выглядел как огурчик: перепить Балашихина, насколько было известно Иллариону, не удавалось никому и никогда. Балашихин оставил ему свою визитку, и они условились, что в начале недели Илларион позвонит или заедет, чтобы сообщить о принятом решении. Балашихин был настойчив, и теперь, ведя изнурительный бой с тенью в скверике у фонтана, Забродов никак не мог избавиться от ощущения, что они чего-то не договорили с отставным майором. О чем-то Илларион не догадался его спросить, что-то осталось недосказанным или непонятым, и это беспокоило, как заноза.

– Разберемся, – пообещал Илларион своему невидимому противнику, тесня его к фонтану под привычно удивленными взглядами собачников, выведших на прогулку своих разномастных питомцев.

Похмелья как не бывало, а через час, когда Забродов все той же мерной рысью подбежал к арке, которая вела с Малой Грузинской во двор его дома, тучи незаметно разошлись, и с очистившегося неба сверкнуло солнце.

Расположенный на Крымском Валу офис был подчеркнуто скромным. Здесь не было ничего от прославленной широты славянской натуры – это была Европа, скромная и практичная, и так же, как в Европе, за этой показной скромностью каменной стеной стояли большие деньги, едва уловимый запах которых, казалось, пропитал здесь каждую молекулу воздуха. «Это чепуха, что деньги не пахнут, – подумал директор частного охранного агентства „Борей“ Андрей Званцев. – Пахнут, и весьма приятно.»

Он отпер собственным ключом дверь своего кабинета и вошел, по-хозяйски стуча каблуками по голому плиточному полу. Прислонив кейс к тумбе массивного черного стола, он уселся в кресло и закурил первую в этот день сигарету. Он давно ограничивал себя в курении, но это был ритуал – без сигареты в самом начале рабочий день никак не получался полноценным.

Он выкурил сигарету до конца, старательно получая удовольствие от процесса и ни о чем не думая. Он даже прикрыл глаза, чтобы в них не лезла обстановка кабинета, в которой все – и длинный стол для совещаний с застывшими по обе его стороны стульями и с пятью отмытыми до скрипа хрустальными пепельницами, и даже стоявшая в углу тумба с видеодвойкой – напоминало о делах и о необходимости зарабатывать хлеб свой насущный. Необходимость эта не слишком тяготила Званцева: он давным-давно миновал стадию накопления начального капитала, на которой хлеб насущный дается именно потом и кровавыми мозолями, а в его конкретном случае еще и дырками в шкуре, и теперь труд его был ближе к творчеству, чем к труду как таковому. Но творчество – вещь тонкая и требует тонкой же психологической настройки, особенно когда инструментами служат не кисти или клавиши пишущей машинки, а живые люди, которые и сами не прочь время от времени что-нибудь этакое сотворить.., и творят-таки, сплошь и рядом творят, а порой и вытворяют, превращая с такой любовью и тщанием создаваемое тобой произведение искусства черт знает во что. Что делают с негодным инструментом? Все правильно: выбрасывают и покупают – или делают – новый.

«Вот об этом забывать нельзя, – подумал Званцев, делая последнюю затяжку и с силой вдавливая окурок в пепельницу. – Нельзя забывать о том, что ты не сам по себе – над тобой, творцом, стоит заказчик, который тоже творец. Для него твое произведение – камешек в мозаике, а сам ты – точно такой же инструмент, как и те, кто работает на тебя. Инструмент, который в любую минуту могут выбросить на помойку.»

Отодвинутая в сторону пепельница негромко стукнула о крышку стола, и через секунду дверь без стука отворилась – его привычки здесь знали назубок, по крайней мере те, которые он не считал нужным скрывать. Секретарша Оля принесла утренний кофе, смешанный с коньяком именно в той пропорции, которую предпочитал шеф – на грани понятий «кофе с коньяком» и «коньяк с кофе». Что она думала по этому поводу, Званцева не интересовало. Это его личное дело, тем более что на его работоспособности это никак не отражалось. В личные дела Оля, в отличие от подавляющего большинства других секретарш и вообще женщин, не лезла никогда: в этом плане у нее не так давно была масса собственных проблем, так что чужие ее не интересовали. Званцев был уверен, что, попроси он у своей секретарши шприц с героином или пистолет с одним патроном, она принесла бы ему требуемое так же спокойно, как кофе с коньяком.