Ради усмирения страстей - Натан Энгландер

При виде махмирцев, объявившихся у хвоста поезда, артисты сразу вспоминали своего приятеля. После того как его забрали, они скучали по его фиглярству. А как медведь тосковал! Совсем как человек. Как хорошо, что появились новые чудики. И люди поворачивались на сиденьях и смеялись, глядя на бритоголовых дурачков, на этих клоунов без грима, – или нет, они не клоуны, а гимнасты. Кто еще, как не гимнасты – в таких облегающих бесцветных костюмах, и худые к тому же. Телосложение должно быть соответствующее. Гибкость, чтобы ходить по проволоке.

Таким вот образом махмирцы оказались в этом поезде.

И стали выбирать места в купе, учитывая, что вдове Рейзл нужно на что-то опереть усталые ноги, женщин следует отделить от мужчин, позаботиться о семейных парах, а младшего, одиннадцатилетнего Шрагу, оставить под присмотром матери. В отличие от царя Саула, считавшего людей по головам овец, ребе, раз так уж повелось, пересчитывал своих последователей по стихам Псалмов, по одному слову на каждого, уже зная, что запнется, недосчитавшись Иохевед. Таково проклятие, посланное на их головы. Всегда будет одним словом меньше.

Мендл, который сам раньше был мекильцем, но, потрясенный мудростью махмирцев, еще не избавился от пристрастия к спиртному, примкнув к их маленькой общине. Он нашел вагон-ресторан – отлично затоваренный для военного времени – не то что без единого злотого в кармане, на который можно было бы купить чего-нибудь бодрящего, карманов и тех на нем не было. Потирая длинные рукава своей шерстяной сорочки, он смотрел на бутылки, слушал, как они стукаются одна о другую, тихонько позвякивая, как колокольчики. А графин из свинцового хрусталя его просто заворожил. Его односолодовое содержимое плавно плескалось о внутренние стенки, лаская стекло и как бы поддразнивая Мендла. Это было жестоко.

Не думая о том, что подвергает опасности других, Мендл огляделся в поисках благодетеля, который мог бы его угостить. И таким вот образом – ибо только Господь может обратить себялюбивый поступок в чудо – Мендл и спас их всех.

Валторнистка похвалила деревенскую простоту его костюма и пригласила за свой столик. От этой пьянчужки Мендл и узнал, что махмирцев приняли за акробатов. Разговорившись и время от времени ругаясь на задержки по графику из-за бесконечных товарняков, она рассказала ему и о конечном пункте этих ставших такой досадной помехой поездов.

– Я слышала это, – сказала она, – от Гюнтера Великолепного, хотя не такой уж он и великолепный в сравнении с Друкенмюллером, ведь тот даст ему фору и по голубям, и по кольцам.

Она сделала паузу и заказала две рюмки бренди. Мендл потянулся к ней, но руки ее не коснулся:

– Если вы не возражаете, если это не будет большой наглостью с моей стороны. – Он указал на графин и покраснел, вспомнив нотации ребе о пагубности чревоугодия.

– Отличный выбор, отличный. С удовольствием. – И стукнула пустым бокалом о полированную столешницу (такого насыщенного коричневого цвета, что, казалось, это бренди из ее рюмки просочился сквозь стекло и впитался в доски стола). С тех пор как трость мекильского ребе конфисковали, Мендл не видал подобной роскоши.

– Бармен, и еще шотландского виски. Лучшего.

Бармен принес три бокала, и музыкантша вылила добавочную порцию бренди себе в бокал. Она пила молча. Мендл, не произнося ни слова, поднял бокал за ее здоровье и после благословения хлебнул виски, впервые за долгое время. Подождал, когда смолистый дух ударит в голову – он надеялся, что, если подольше смаковать напиток, задержать на языке и не сразу глотать, а дать сначала растечься, то, может, он пропитает нёбо, как деревянные доски бочки. Может, тогда удастся сохранить это тепло и покой на все то время, что Бог попустил им страдать.

– Короче, Гюнтер примчался к нам сразу после представления в самых верхах, где его ассистентке красавице Лейне жена одного чиновника рассказала в дамской комнате про фокус с поездами – вот это настоящие чудеса. Они приезжают полные – так плотно набитые, что детей заталкивают поверх голов взрослых, когда для взрослых больше нет места, а возвращаются назад пустые, как будто там никого и не было.

– А евреи как же? – спросил Мендл. – Что с ними происходит?

– Ловкость рук, – ответила она, плеснув виски на стол и делая пассы, как во время представления. – Классическая иллюзия. Вот они есть, вот их нет.

По словам той чиновницы, увидевшие это падают в обморок – так их потрясает масштаб этой иллюзии. Миг – и волшебник стоит, перед ним поле, забитое евреями, а потом ничего. – И она помолчала для пущего эффекта – зная законы театра не понаслышке. – И поезд пустой. Волшебник остается на платформе один. И никаких следов – только обычное облачко дыма. И этот фокус, облачко за облачком, он повторяет двадцать четыре часа в сутки.

Как только Гюнтер узнал об этом, он и думать забыл о Друкенмюллере с его голубями, а все его мысли были о том, что ему рассказала Лейне. Сядет, бывало, в баре и пытается повторить этот фокус с кроликами – превращает своих серых ушастиков в разноцветные облачка – когда розовые, когда фиолетовые, а иногда просто серые. Клялся, что не остановится, пока не освоит этот номер в совершенстве. Хотя он знал, ясно же, что у него ни за что так классно не получится, как с еврейскими поездами. Я так и сказала ему, когда он спросил, что я думаю по этому поводу. Гюнтер, говорю, чтобы добиться выдающегося результата, одной ловкости рук мало. И в этот момент Мендл почувствовал ее руку на своем колене.

Потратив чуть-чуть времени лишь на то, чтобы допить виски, Мендл поспешил в вагон к махмирцам и пересказал ребе жуткую историю, которую только что услышал. Мендл был у ребе любимчиком. Пусть не всегда прилежный в служении Богу, Мендл был исполнен Его духом, и ребе это видел. Вот почему он пренебрег запретом на сплетни и воспринял всерьез совершенно невероятный рассказ своего ученика.

– Быть такого не может, Мендл! – сказал ребе.

– Их жестокость не знает границ! – возопила вдова Рейзл.

Ребе сидел молча несколько минут, думая о событиях последних лет и о загадочной судьбе всех тех, кто исчез до них. И решил: должно быть, так оно и есть, как рассказал Мендл.

– Опасаюсь, – сказал он, – что эта сплетня, которую принес Мендл, чистая правда. Учитывая, насколько она важная, в данных обстоятельствах повторять эту пустую болтовню не грех. – Ребе поглядел на летящий за окном пейзаж и подергал за свою несуществующую бороду. – У нас нет другого выхода, – сказал он. – Только одно нам остается…

Последователи махмирского ребе все обратились в слух.

– Будем кувыркаться.

В детстве Мендл бывал в цирке. Во время трехдневных гастролей он пробирался в шатер, не пропуская ни одного представления, – прятался под полукруглыми скамьями, смотрел в просветы под ногами тех зрителей, у кого они не доставали до посыпанного сеном пола.

И хотя его память не удержала ни одного номера или смелого трюка, он – помимо сверкания блесток в самых неожиданных местах – запомнил, как убедить других артистов, что они настоящие гимнасты. Секрет прост: нужно выкрикнуть одно только слово: «Ап!» Усвоив это слово, махмирцы высыпали в коридор и принялись упражняться.