Невидимки - Стеф Пенни

Мы направляемся к мужскому туалету, где дед Тене, как обычно, просит меня подождать снаружи. Это все ради того, чтобы пощадить его стыдливость, да и мою, надо полагать, тоже. Но, откровенно говоря, я предпочел бы зайти в кабинку, чем торчать под дверьми мужского туалета, как будто я педик какой-то. И уйти тоже нельзя; уже бывало такое, что Тене звал меня, если у него случались какие-нибудь затруднения. Я стараюсь делать вид, будто меня ни в малейшей степени не интересуют те, кто заходят в туалет, но они вечно на меня пялятся. Наверное, это потому, что у меня длинные волосы. Вчера какой-то мужик подошел ко мне и спросил, который час. Я на самом лучшем своем французском сказал, что у меня нет часов («Je suis désolé, monsieur, mais je n'ai pas une montre»), а он только улыбнулся в ответ и кивнул головой на дверь. Я вытаращился на него как баран на новые ворота. Тогда он сделал неприличный жест. До меня вдруг дошло, что он имеет в виду, и я дал стрекача. Дед Тене был зол до чертиков — он умудрился уронить трубку, и она так закатилась за унитаз, что ему было не достать. Он вопил до тех пор, пока какой-то мужчина с женой не пошли и не отыскали нас. Они сказали, что моему дедушке нужна помощь. Вид у них был испуганный — инвалиды многих пугают. Дед Тене потом весь день со мной не разговаривал. А откуда мне было знать?

Я не хочу, чтобы показалось, будто я не люблю деда Тене. Это не так. С ним интересно поговорить, он бывает забавным. Нам нравятся одни и те же передачи по телевизору — старые черно-белые вестерны и криминальные сериалы. Он знает уйму кровавых цыганских историй и часто рассказывал их мне, когда я был младше. Теперь уже не рассказывает, потому что я слишком большой, а может, потому, что я вечно засыпал его вопросами, которые его раздражали. Например: «А зачем королевичу досталось золотое перо? Он ведь им не пользовался!» или «Ну почему второй сын такой дурак? Он же видел, что его брат погиб, и сам сделал то же самое!».

Еще он разрешает мне слушать его пластинки — Сэмми Дэвиса-младшего, Джонни Кэша, всякую старую американскую музыку. Он любит кантри и вестерн, потому что они о людях, которым приходится по-настоящему туго, послушаешь — и на душе становится легче. Взять хотя бы Джонни Кэша: у него много песен о том, как он кого-то убил и загремел в тюрьму, и теперь ему там несладко, но он это заслужил. Мне такое нравится. В прошлом году как-то раз на уроке рисования нам надо было изобразить натюрморт. Большая часть моих одноклассников нарисовала фрукты, а я нарисовал орудия убийства. После этого училка вызвала маму в школу. Хотя на рисунке не было ни крови, ничего такого, там были, скорее, вещи в духе Агаты Кристи: подсвечники, веревка, пузырьки с ядом (пистолета среди реквизита не нашлось, а жаль, было бы здорово)… И вообще, нарисовать что-то и сделать это — две разные вещи. Как петь про то, что убиваешь людей, и убивать их на самом деле не одно и то же. Джонни Кэш, насколько мне известно, никогда никого не убивал, но его маму в школу почему-то не вызывали. До чего же буквально некоторые люди все понимают!

Конечно, деду Тене тоже пришлось несладко. Он не всегда был инвалидом. Несколько лет назад он попал в автокатастрофу и сломал позвоночник. Он вел машину, вылетел с дороги и врезался в стену. Чудо, что вообще остался жив. С тех самых пор он не может ходить, а это — если вы не пробовали — очень сильно затрудняет жизнь в трейлере. После аварии его пытались заставить жить в доме, говорили — ему нужно бунгало без ступенек. А где вы видели трейлер без ступенек? Что же Тене еще оставалось? Он сказал, что лучше умрет, чем будет жить в доме, — он не из таких цыган и никогда таким не будет. С ним рядом есть родные, и они справятся. Хотя на самом деле родных рядом с ним тогда не было: они в то время жили только с Иво и Кристо, но когда ба, дед и мама узнали о том, что с ним случилось, они решили, что должны помочь деду Тене и Кристо. Так мы все снова съехались вместе и с тех пор не расставались.

Это было шесть лет назад ну или примерно шесть. Вообще-то, тогда случилось много всего сразу. В нашей семье вечно случается все сразу, — наверное, мы из тех, кто притягивает к себе несчастья. Дед Тене попал в аварию и надолго угодил в больницу. И примерно в то же самое время жена Иво, Роза, сбежала, потому что выяснилось, что у Кристо, который был совсем малышом, наше семейное заболевание. В общем, сплошные напасти. Хотя мне тогда было всего семь, я очень расстроился. Особенно из-за того, что Роза взяла и вот так исчезла. Я видел ее всего один раз, на свадьбе, где она была такая милая.

Я говорю, что видел ее один раз, но на самом деле — все то время, пока длилась свадьба. Как мне помнится, это было растянувшееся на несколько дней празднество, где все беспрерывно ели и пили. Помню, как я играл с Розой в прятки в пабе. У нее еще было такое странное пятно на горле; она постоянно прикрывала его рукой, но только привлекала этим еще больше внимания. Я сказал ей, что она чем-то испачкала шею, пусть сходит вымоется, а она ответила, что это пятно не смывается. Я смотрел на него во все глаза, и она разрешила мне потрогать его. Оно оказалось мягкое, как остальная кожа, и совсем не страшное.

На мой взгляд, это родимое пятно ее не портило. Она все равно мне нравилась и не казалась похожей на человека, способного сбежать и бросить своего малыша, потому что он заболел. Но, с другой стороны, много ли я тогда понимал? Я ведь был совсем ребенком.

Рэй

Есть вещи, которых лучше не знать. Кому-кому, а мне это хорошо известно. Неведение — благо. Знание — сила. Что вам больше по вкусу? Мне не раз доводилось видеть на пороге людей, которые приходят к нам, потому что, подобно мистеру М., выбрали вариант номер два. Мало того что они выходят от нас несчастными, так еще и платят мне за это — потому что им необходимо знать. Как-то раз я спросил одного клиента, приятного человека, — ну, знает он теперь, что его жена ему изменяет. А может, для него лучше было бы и дальше жить в блаженном неведении, как раньше? Он долго молчал, прежде чем ответить.

— Нет, не лучше, потому что тогда было что-то, чего я не знал. Она знала, а я — нет. И это крало мою жизнь. Все то время, что она мне врала, у меня не было выбора: остаться с ней или уйти. У нее был, а у меня — нет. Вот о чем мне невыносимо думать. О годах, которые я потерял.

— Это теперь, уже зная, что она вам изменяла, вы оглядываетесь назад и задним числом считаете себя несчастным. Но тогда вы не были несчастны. Это не были потерянные годы — и украденные тоже. Пока вы не знали, вы были счастливы.

— Я лишь думал, что счастлив.

— Когда думаешь, что счастлив, значит ты и вправду счастлив. Разве можно надеяться на что-то большее?

Он вымученно улыбнулся. Думаю, он по-настоящему любил ее, но все равно намерен был развестись. Я пожал плечами. Люди платят мне не за то, чтобы я советовал им, что делать, а за то, чтобы я копался вместо них в их грязном белье. Все равно бы никто меня не послушал.

Ладно, наблюдение так наблюдение.

Все лучше, чем копаться в грязном белье, что на самом деле далеко не настолько продуктивно, как считается. Честно говоря, перспектива наблюдения меня даже воодушевляет — во всяком случае, в первые пять минут, когда останавливаешься в машине на противоположной стороне улицы с камерой на пассажирском сиденье, диктофоном, термосом и запасной фотопленкой… Это все равно что дверь в наш офис. Когда мы оборудовали наши помещения, я настоял на том, чтобы входная дверь была со стеклом в верхней части. Спросите зачем? Чтобы мы могли нанести на него наши имена, как у Филипа Марлоу[12]в «Глубоком сне». Я не знаю ни одного частного детектива, который не утверждал бы, что в нашей работе нет ничего притягательного. Все они лукавят. Да, в этом деле масса рутины, много всего, что действует угнетающе: неопределенность, риск, необходимость встречаться с множеством людей, которые вовсе тебе не рады. Но каждый раз, когда, входя в офис, я смотрю на темно-золотые буквы и думаю: «Это мое имя», меня на секунду пробирает сладострастная дрожь. Разве это не притягательно?