Петр III - Александр Мыльников

Поспешно, почти бегом направился он мимо Большого дворца, вдоль потешного Нижнего пруда, прямо в Петерштадт. Туда, где стоял его небольшой, но уютный дворец. Туда, где оставшиеся ему верными войска изъявили готовность отдать жизнь за него. Поднявшись по крутой винтовой лестнице на второй этаж, Петр Федорович быстро проследовал через несколько комнат в свою опочивальню и бросился на кровать. Он хотел бы забыться от кошмарного «на наяву. Но не мог. Теперь, когда все возможные пути спасения отпали, перед ним, может быть впервые в жизни, возник вопрос: что делать дальше, на кого надеяться? И получалось — только на самого себя. Но был ли он готов к этому? Нет, напрасно не послушался он мудрых советов Миниха. А теперь в ушах его звучали истерические выкрики придворных дам: «Ваше величество, сдайтесь, распустите свой гарнизон по квартирам!» Петр был сломлен физически и морально. Он махнул рукой и отдал последний свой приказ: всем офицерам и солдатам выплатить месячное жалованье вперед, сопротивления не оказывать, сдаться на милость супруге. Природная доброта еще раз сыграла с ним злую шутку — он не хотел, не мог требовать жертв от других, коль скоро не решился, не смог пожертвовать жизнью сам.

Из своего любимого дворца он снова вернулся в восточный, получивший название Японского, павильон бывших меншиковских палат. Едва он вошел туда, ему стало дурно, обмороки следовали один за другим. Надо было подкрепиться, тем более что в Японском павильоне находился механический стол, на который снизу, из кухни, подавались с помощью особого подъемного устройства блюда. Но есть было нечего — все съедобное осталось на яхте, а яхта была в Петергофе. Единственное, что придворные служители смогли предложить ему, были с трудом обнаруженные куски белого хлеба да соль. Хлебом-солью, по русскому обычаю, приветствуют гостя. На этот раз хлебом-солью Петра III провожали… Он захотел исповедаться — к нему явился православный батюшка из придворной церкви, располагавшейся в западном павильоне Большого дворца. Оставалось ожидать, по-христиански покорствуя судьбе…

Такими виделись события двух июньских дней тем, кто провел их поблизости от императора, в Ораниенбауме и Петергофе.

…А в Петербурге днем 28 июня палили пушки. И пороховой дым от салютов в честь взбиравшейся на российский престол императрицы был виден отсюда. А начиналось так.

Петр Федорович еще только вставал ото сна, когда его супруга поспешно одевалась, чтобы скрытно и как можно скорее отбыть из Петергофа в столицу — за властью. Около шести утра ее разбудил стук. И хотя внутренне она была ко всему готова, деланно удивилась, увидев Алексея Орлова, младшего брата своего тайного (пока еще, для окружающих) возлюбленного — Григория Григорьевича. «Пора вставать, все готово, чтобы Вас провозгласить», — уверенным голосом произнес Алексей. «Но что случилось?» — наигранно недоумевала Екатерина. «Пассек арестован как государственный преступник», — бросил отрывисто Орлов. Он пояснил, что по нелепой случайности власти узнали накануне о заговоре среди гвардейцев, а капитан Преображенского полка Петр Богданович Пассек был одним из руководителей этого заговора. Секунд-майор полка Воейков немедленно арестовал Пассека, и дело пошло по инстанциям. «Не теряйте ни минуты, спешите, — настаивал Алексей Орлов. — Цена слишком высока. Это цена Вашей жизни, да и нашей тоже, если, конечно, Петр III предварит нас». Это Екатерина Алексеевна прекрасно понимала. Да и слух об аресте Пассека мог уже дойти до нее. Хотя бы через Дашкову, которой об этом инциденте успел сообщить кто-то из преображенцев. По крайней мере, Екатерина ожидала разворота событий в Петров день. Иначе зачем бы ей понадобилось удалить всех служителей из своих внутренних покоев и приказать не беспокоить ее, пока она сама не пробудится и не позовет их? Распоряжение, создавшее удачное прикрытие на случай необходимости раннего и тайного отъезда в столицу.

Во всяком случае, неожиданное появление Орлова и его слова Екатерину особенно не удивили. Вот уже несколько месяцев, пока замышлялся и зрел заговор в ее пользу, она жила в постоянном ощущении опасности. Но оно рождало не страх, а нетерпение азартного игрока, ставящего на кон все, чем располагает, в прочной уверенности выиграть. Императрица была осторожна. Вот и теперь, как всегда скрытная и недоверчивая, знавшая, кому и что можно сказать, она притворилась ошеломленной. Наскоро одевшись, она побежала к восточным воротам Нижнего парка, где в ожидании уже стояла карета. Екатерину сопровождали «неизвестно» откуда взявшиеся горничная и парикмахер.

Алексей Григорьевич требовал поспешить, взмыленные лошади уже выбивались из сил. Но тут беглецы увидели одноколку, мчавшуюся навстречу. В ней сидели Григорий Орлов и еще один заговорщик, князь Федор Сергеевич Барятинский. Он вышел из коляски, уступив место Екатерине. Вместе со своим фаворитом она вскоре подъезжала к столице.

О чем думала она, захудалая немецкая принцесса, волей случая ставшая всероссийской великой княгиней, а затем императрицей-супругой, не имевшей ни власти, ни влияния на государственные дела? Она, конечно, понимала, что в эти ранние часы кануна Петрова дня решалась ее судьба. И так близок был манящий блеск императорской короны — все то, что почти двадцать лет виделось ей во сне и наяву. А на пути к этому стояло лишь одно препятствие: троюродный брат, по недоразумению оказавшийся ее мужем!

Екатерина удовлетворенно подумала об уместности своего притворства перед Алексеем Орловым. Эта отстраненность была ей нужна, дабы даже он, один из немногих довереннейших сообщников, не смог бы утверждать о причастности к их кругу Екатерины в случае неудачи задуманного: ее, чуть ли не против воли, увезли в столицу некие заговорщики! И она могла еще раз подумать о тех, кто в эти часы помогал ей взобраться на престол, прав на который у нее не было решительно никаких. Вот, скажем, Федор Барятинский, столь любезно уступивший свое место в одноколке. Он не колеблясь пошел за ней, а стало быть, не только против присяги своему законному государю, но и против его флигель-адъютанта, а своего старшего брата Ивана. Или та же Екатерина Романовна. Это она по мужу Дашкова, а вообще-то урожденная Воронцова, племянница канцлера и младшая сестра фаворитки императора, Елизаветы Романовны. Она не только ненавидит Елизавету. Она еще больше, пожалуй, ненавидит Петра Федоровича, своего крестного отца. Обожая Екатерину, Дашкова мнит себя главой заговора, раздает приказания тем, кто в нем состоит. Это способно вызвать улыбку — по взбалмошности характера и неопытности (Дашковой всего 19 лет!) она на самом деле не пользуется доверием ни Екатерины Алексеевны, ни тех, кто в действительности несет ее на своих плечах к трону. Пусть думает, что ей, Екатерине Малой, будет обязана Екатерина Великая, — позже разберемся!

Кстати, продолжала размышлять будущая самодержица, разбираться придется и с Никитой Ивановичем Паниным. Человек он умный, при Елизавете Петровне был российским посланником в Дании и Швеции. Вот уже два года, как Панин является воспитателем ее сына, цесаревича Павла Петровича. Человек он нужный. Но, побывав в Швеции, набрался духа вольнолюбия и хочет введения конституции.

Это в России-то! Ограничить самодержавную власть монарха, на трон посадить малолетнего Павла, а ее, Екатерину, сделать всего регентшей! Тому не бывать!