Убийство в Амстердаме - Иэн Бурума

Футбольные гимны могли бы показаться неуместными на похоронах политика, не проявлявшего ни малейшего интереса к спорту. «Аида» была ему намного ближе. Но, если задуматься, тут нет ничего странного. Стадион в значительной степени заменил церковь как место для совместного пения и прочих проявлений коллективной преданности. А эмоции, вызванные Фортейном – ностальгия, недоверие к чужакам, преклонение перед героями, – были те же, что и у футбольных болельщиков.

Когда привезли гроб, толпа пришла в неистовство, люди вопили, свистели, кричали, как будто их команда забила гол. В соборе каждому приглашенному дали по белой розе. Одна из поклонниц Фортейна, хорошо одетая дама средних лет, заметила Ада Мелкерта, лидера социал-демократов, сосредоточенного лысеющего мужчину в очках, и прошипела ему: «Добился-таки своего, мерзавец!» Парадоксальная ситуация: типичный серьезный политик левоцентристского толка, всегда считавший, что он на стороне «народа», стал объектом ненависти. В другие времена и при других обстоятельствах толпа могла бы линчевать его. Распорядитель протянул женщине белую розу. Кеннет и Карла залаяли.

«Бог возложил на тебя миссию», – говорилось в открытке, которую подписали сорок жителей Зеландии, родной провинции Волкерта ван дер Граафа и Яна Петера Балкененде. Один поклонник назвал Фортейна «белокрылым ангелом». По мнению молодой женщины, посетившей маленький музей в Роттердаме, где хранятся принадлежавшие Фортейну вещи, «такие люди рождаются раз в тысячу лет». После похорон посыпались письма с изображениями девы Марии, итальянского святого Падре Пио и Пима Фортейна. Клеменс ван Херварден, исследователь из Амстердама, написал диссертацию о Фортейне как о мессии. «В глазах людей, считающих, что их интересы не представляет ни одна из политических партий, – писал он, – довольно невежественных и черпающих информацию в основном из телевизионных передач, Фортейн был не просто политическим лидером, но спасителем».[5]

В ноябре 2004 года, через несколько недель после убийства ван Гога, был проведен телевизионный опрос общественного мнения, чтобы определить величайшую фигуру в истории Голландии, по примеру аналогичного опроса, проведенного Би-би-си. (Самым великим англичанином стал Уинстон Черчилль.) Пим Фортейн возглавил список, обойдя Вильгельма Молчаливого, Рембрандта и Эразма. Спиноза даже не вошел в число кандидатов. Анна Франк могла бы войти, однако, поскольку на момент гибели у нее не было голландского паспорта, ее нельзя было включить. (В парламенте был поднят вопрос о предоставлении ей голландского подданства посмертно. Однако идею отвергли, сочтя, что это несправедливо по отношению к другим жертвам холокоста.) В результате город Роттердам установил статую Пима Фортейна в центре делового района. Его бронзовая лысая голова ярко сияет над постаментом из черного гранита, его рот широко открыт, как будто он собирается произнести речь. На камне высечены слова Loquendi libertatem custodiamus [6]. Каждый день люди приходят сюда, чтобы положить к его ногам свежие цветы.

Спаситель, ангел, величайший голландец в истории – все это о политике, чья карьера началась только в 1999 году, когда он был избран кандидатом от новой партии, созданной сомнительной группой, в которую входили застройщики, рекламные агенты и бывший диск-жокей. К моменту своей смерти Фортейн не был даже членом парламента, не то что членом кабинета министров. Католик-фантазер, гомосексуалист, открыто рассказывавший о своих сексуальных приключениях в банях и «задних комнатах», щеголь, разряженный, как второсортный импресарио. Как случилось, что подобный человек обрел такую популярность в стране, известной своей кальвинистской сдержанностью, буржуазным презрением к излишествам, флегматичной склонностью к консенсусу и компромиссу?

Фортейн не любил, когда его сравнивали с такими известными крайне правыми деятелями европейской политики, как Жан-Мари Ле Пен во Франции или Йорг Хайдер в Австрии. Он не считал себя таким уж правым. Когда журналист Би-би-си Джон Симпсон предположил, что желание Фортейна закрыть голландские границы для иностранных иммигрантов могут расценить как расизм, Фортейн вышел из себя, обругал Симпсона на ломаном английском и прервал интервью. В этом смысле он был уязвим.

Фортейн и правда не был ни Хайдером, ни Ле Пеном. Его образ куда интереснее: популист, играющий на страхе перед мусульманами и одновременно хвастающий тем, что занимается сексом с марокканскими мальчиками; реакционер, обвиняющий ислам в том, что он представляет опасность для голландских свобод; карьерист, считающий себя аутсайдером, борцом против элиты. Но хотя Фортейн и не был просто крайне правым демагогом, как Хайдер или Ле Пен, он использовал настроения, захлестнувшие многие страны в Европе и за ее пределами. Растерянным людям, обеспокоенным наплывом иммигрантов и растущим влиянием на их жизнь панъевропейских или всемирных организаций, Фортейн обещал возвращение к более простым временам, когда, перефразируя слова покойной королевы Вильгельмины, мы были все еще самими собой, все были белыми, а устои голландского общества определяли судьбу нации. Он играл на ностальгии.

Моя бабушка однажды заметила, что жить было бы гораздо проще, если бы в Голландии было всего три политические партии: протестанты, католики и социалисты. Она сказала это в 1930-е годы, когда многие протестанты отказывались делать покупки в католических магазинах, и наоборот, а браки с представителями другой веры были почти неслыханным делом. В то время многие европейцы искали героев, способных остановить процесс загнивания, а Йохан Хёйзинга написал свое знаменитое эссе, направленное против таких настроений. Моя бабушка не симпатизировала фашистам. Но ее рассуждения были слишком упрощенными. В конце концов, в протестантской церкви существует немало деноминаций, и все они хотели быть представленными в органах власти. Либералы, выступавшие за невмешательство государства в экономику, также имели собственную – явно не социалистическую – партию.

Религиозные и политические предпочтения существовали не только у партий. Каждый аспект социальной жизни, того, что мы называем теперь гражданским обществом: спортивные клубы, школы, радиостанции, профсоюзы – все выстраивалось вокруг двух этих «столпов». Все, от министра до последнего работяги, были составными частями «столпов», поддерживавших здание голландского общества, и обо всех реальных или потенциальных конфликтах между ними вели переговоры господа, стоявшие на их вершинах. Столетия религиозной борьбы закончились в достойном восхищения духе компромисса, скучного, как участок голландской суши, отвоеванный у бурного моря.

Конечно, времена изменились, и на смену старым конфликтам пришли новые. К концу 1960-х количество прихожан в церквях резко сократилось, и оставшиеся католики и протестанты объединились в общую христианско-демократическую партию. В 1980-е годы кризис коммунистической идеологии привел к уменьшению влияния социалистов внутри социал-демократического движения, а следовательно, к образованию новых союзов, основанных не столько на политических идеях, сколько на целесообразности.