Львиный мед. Повесть о Самсоне - Давид Гроссман

Как только начался пир, Самсон задает своим гостям задачу: «…загадаю я вам загадку; если вы отгадаете мне ее в семь дней пира и отгадаете верно, то я дам вам тридцать синдонов[29]и тридцать перемен одежд; если же не сможете отгадать мне, то вы дайте мне тридцать синдонов и тридцать перемен одежд».

И, когда они соглашаются на его условия, он задает им загадку: «Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое».

Почти всякий раз, как Самсон начинает говорить, его речь поражает своей поэтичностью. Ведь если судить по поступкам, он — человек, внушающий страх и оставляющий кровавый след повсюду, куда бы ни пошел. В общем, некий голем,[30]который божественной волею направлен в этот мир в качестве смертоносного оружия.

И вдруг такая загадка. Хитроумная. Изящная. И поэтичная.

Ведь можно было развлекать гостей, демонстрируя им гигантскую мощь своих мышц. Показать какой-нибудь потрясающий атлетический номер, от которого они бы рты разинули.

А он задал им загадку. Да такую, что им не разгадать: не из тех загадок, что основаны на прежних знаниях, и не загадка «на логику», которую можно раскусить, хорошо поразмыслив.

Три, пять, семь дней бьются они в ловушке, которую он им расставил. Пир продолжается, но все веселье насмарку. Внимание читателя уже переходит с самой загадки на того, кто ее загадал, — в попытке понять, зачем он это сделал.

Целых семь дней крутится Самсон среди гостей и забавляется их замешательством и нарастающим раздражением. Время от времени он выслушивает неуклюжие отгадки и отрицательно качает головой. Вежливо, слегка насмешливо, с нескрываемым удовольствием. Из-за запрета, связанного с монашеством, к вину, которое подносят гостям, он не прикасается. А они, конечно, себя не ограничивают, стараются выпивкой залить досаду и гнев. Воздержание Самсона только разжигает их злость. Через день-другой у филистимлян уже душу саднит от этой загадки, да и ни к чему им копаться в душевных тайнах диковинного чужака. Их бесит эта история и мысль о тридцати переменах одежд и тридцати рубашках, которые придется отдать ему.

«Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое».

Мало что может так довести человека до исступления, как издевательская загадка, разгадать которую невозможно (история с Самсоновой загадкой — это, пожалуй, единственное место в Ветхом Завете, которое даже верного патриота народа Израилева может склонить на сторону филистимлян). Что же до Самсона, то ощущаешь, как он в душе наслаждается всем происходящим. Той возбуждающей, почти эротической близостью, что, по мнению загадавшего, возникает не раз между очередной догадкой и верным, но все ускользающим решением. А может быть…

Может быть, он задал им неразрешимую загадку потому, что сам живет всю жизнь с огромной загадкой внутри, с тайной, которая, возможно, и для него самого неразрешима? И пытается воспроизвести эту атмосферу тайны? Ведь после трех, пяти, семи дней загадавший загадку человек сам уже превратился в некую загадку. В огромный кувшин, где тайна бурлит, стараясь выплеснуться наружу…

Возможно, именно это и движет Самсоном — и не только в данном случае. Словно гигантский ребус шел он по миру, дивясь собственной таинственности, наслаждаясь тем, что с опасностью для жизни приближался к черте, где его могли разгадать. Впрочем, слово «наслаждался» не совсем точное: на самом деле Самсона гнало отчуждение, от которого он безуспешно старался освободиться.

На седьмой день «брачным друзьям» надоело. Они ставят жене Самсона ультиматум: «…уговори мужа твоего, чтоб он разгадал нам загадку; иначе сожжем огнем тебя и дом отца твоего».

«И плакала она пред ним семь дней, в которые продолжался у них пир», — говорится в тексте.

В добавление к растущей ярости «друзей» еще и беспрерывный плач жены преследовал Самсона целую неделю! Семь дней она плачет и пристает к нему, чтобы открыл ей разгадку, а он как воды в рот набрал. Эта женщина так ему понравилась, что Самсон пренебрег мольбами родителей и решил взять ее в жены, а теперь вдруг готов так обидеть ее!

Но почему? Может быть, желая сказать ей, своей первой в жизни женщине, что и она никогда до конца его не узнает? Или эти семь дней — своеобразная изнурительная церемония, которую он устраивает для самого себя, чтобы установить границу — границу, до которой может подпустить к себе другого, даже любимого человека?

«Ты ненавидишь меня и не любишь, — горько рыдает жена, — ты загадал загадку сынам народа моего, а мне не разгадаешь ее…»

На секунду, пока звучат ее слова, пишущему эти строки вдруг чудится, что в жалобах молодой жены проскальзывает намек на нечто более обширное и запутанное, чем. обычная семейная ссора; на загадку, во много раз более значительную — загадку народа Израилева в глазах других народов с самого его зарождения и по нынешний день. Удивление и подозрение всегда сопровождали еврея при соприкосновении с другими народами. Но вернемся к молодому мужчине и его жене, к их первой ссоре, которая тянется целую неделю. Они уже по горло сыты слезами и отказами; наконец терпение мужа лопается, и он бросает своей жене: «…отцу моему и матери моей не разгадал ее; и тебе ли разгадаю?»

Наверное, рассказчик оказал Самсону благодеяние, не приведя ответ его жены.

«…Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».[31]И верно, суть брака заключается в том, что мужчина расстается с отцом и матерью, уходя к своей жене. Но из слов Самсона явствует, что в его случае все не так. Очевидно, возникает сумятица, «…отцу моему и матери моей не разгадал ее», — говорит он женщине, на которой только что женился; иными словами, «а тебе уж подавно не открою!» В самый разгар свадьбы Самсон с неуклюжей инфантильностью и детским высокомерием заявляет жене, что по сей день абсолютное предпочтение и право первенства — за родителями.

Но в конце концов — в результате ее расспросов или поддавшись соблазну похвастаться своим подвигом — Самсон уступает и открывает разгадку жене. Рассказчик не сообщает, что в точности он сказал ей, а главное — как сказал. Давайте попытаемся заполнить пробелы: похвалялся ли он перед ней, описывая свою схватку со львом, или скромничал? Излагал лишь сухие факты или расцветил рассказ сочными подробностями о меде, сверкавшем между ребрами скелета, о жужжащем рое пчел?..