Ведьмин род - Марина и Сергей Дяченко

– Поздравляю, сегодня у вас полно работы, – сказал Мартин. – Начнем с Васила Заяца, улица Фабричная, дом шесть.

– В чем он виноват? – Голос констебля неприлично дрогнул. – Он никого не убивал… это его чуть не убили!

Эгле приподняла уголки губ. Констебль дернулся, будто его ткнули иголкой, и наконец-то взглянул на нее.

В его глазах появился настоящий ужас. Он хотел спросить о чем-то, но не посмел.

* * *

Васил Заяц работал на сыроварне менеджером и должен был вернуться домой к пяти; уже стемнело. Снег прекратился, и небо потихоньку очищалось. Горы вокруг стояли как призраки – Эгле могла их видеть в темноте.

– Поедете с нами, – сообщил Мартин констеблю.

– Я лучше пешком. Здесь недалеко, я привычный…

– Садитесь в машину, – сказала Эгле. Это были ее первые слова с момента прибытия.

Констебль больше не сопротивлялся. Мартин открыл дверцу черного автомобиля, констебль покорно залез внутрь.

– Можешь за руль? – негромко спросил Мартин у Эгле.

Она мельком подумала, что действующая ведьма за рулем инквизиторской машины – вызов существующему миропорядку. Но, если говорить честно, каждая минута ее жизни теперь была вызовом.

Мартин сел на заднее сиденье рядом с констеблем. Эгле завела мотор; машина, как живое существо, повиновалась ей, но нехотя, будто против воли. Селение Тышка казалось тихим и добрым в этот час, над крышами поднимались живописные, как в сказке, дымы.

– Если Инквизиция теперь в сговоре с ведьмами, – прошептал констебль, – нам не на что надеяться. Нам конец.

– Личный вопрос, дядюшка, – небрежно сказал Мартин. – Вы знаете, что эти восемь человек делали на трассе? Кого они там собирались казнить?

Констебль молчал.

– Он знает. – Эгле поймала взгляд Мартина в зеркале.

– Не собирались казнить, – пролепетал констебль. – Это…

Он запнулся и снова затих.

– Игра? – подсказал Мартин. – Ритуал? Имитация?

– Д-да…

– Он сам пытается в это верить, – сказала Эгле.

– У нее ведь все хорошо, – проскулил констебль. – У Ивги. Она даже… не ступила на родной порог… не подошла к дому… мне потом сказали, что она здесь была… У нее все хорошо… она с герцогом пьет вино на приемах… Ведьма…

– Все хорошо, – со странной усмешкой сказал Мартин. – Эгле, не разгоняйся. Дом номер шесть – вот этот, с резным забором.

* * *

– Верховная Инквизиция Одницы… тьфу, Ридны. Откройте, пожалуйста.

На пороге стояла невысокая женщина лет сорока, с бледным изможденным лицом, напуганная. Слово «инквизиция» вогнало ее в панику, хотя ведьмой она вовсе не была. Женщина казалась больше заложницей, нежели соучастницей. Пленницей, запертой в этих стенах, в этой семье, в этой жизни.

– Все нормально. – Эгле улыбнулась. – Куратор опрашивает свидетелей по делу о ведьме… о ведьмах. Мы можем войти?

Женщина молча отступила в глубь прихожей; Мартин придержал Эгле за руку и вошел первым. Огляделся. Его ноздри раздувались: он чуял нечто, недоступное Эгле. У инквизитора и действующей ведьмы разные спектры восприятия; она ощущала, как с каждым мгновением усиливается поток холода, идущий от него.

Она поймала взгляд Мартина, пытаясь выяснить, что происходит и где источник опасности. Он еле заметно покачал головой, давая понять, что контролирует ситуацию. Заглянул ей в глаза, определяя, как Эгле себя чувствует; она приподняла уголки губ, уверяя, что все в порядке, хотя находиться с ним рядом было сейчас непросто.

– Господин Васил Заяц дома? – спросил Мартин.

– Да, – еле слышно ответила женщина.

– А ваш сын, Михель?

– И он тоже…

– Отлично, – сказал Мартин.

Эгле переступила порог вслед за ним, и последним вошел констебль. Тот старательно избегал смотреть на хозяйку и вообще держался так, будто оказался здесь совсем случайно.

Дом был старый, добротный, помнивший несколько поколений. Ощутимо пахло нафталином – старинным средством от моли, и борьба с молью здесь имела смысл: на полу лежали полосатые шерстяные дорожки, и почти такие же, тканные из грубой шерсти, покрывали стены. Под потолком гостиной висела хрустальная люстра со множеством подвесок, Эгле давно забыла, что такие существуют. В прихожей имелась низкая дверь в подвал, напротив у стены стоял кованый сундук, похожий на реквизит к историческому фильму.

Эгле прищурилась; она бы не смогла описать, чем именно привлек ее сундук, что она чувствует, глядя на него. Звук, запах, свет? Ничего подобного. Похоже на отвращение непонятной природы. Отвращение и страх…

Она бросила выразительный взгляд на Мартина. Тот обернулся к щуплой женщине:

– Хозяйка, будьте добры, откройте сундук.

– Зачем?!

Мартин посмотрел на констебля. Тот дрожащей рукой протянул женщине бумагу с печатью. Женщина глянула, как на чистый лист, будто внезапно разучившись читать.

– Открывайте, – сказал Мартин, и в его голосе прозвучала жесть. Эгле подобралась: ну с этой-то бедолагой он мог бы обращаться помягче?!

Женщина больше не возражала. Она вообще не привыкла возражать. Эгле смотрела на нее с болью – как на медведицу в бродячем цирке, с железным ошейником на цепи.

Поднялась крышка – сундук был полон тряпья, сверху лежало пожелтевшее от времени постельное белье.

– Эй, что тут вообще творится?!

Наконец-то появился хозяин дома – Эгле отлично помнила его. Васил Заяц, как выяснилось. Менеджер. Все его внимание было приковано к Мартину, на Эгле он поначалу внимания не обратил.

– Констебль! Эй, Лис, что происходит?!

Мартин даже не повернул головы, он смотрел на женщину:

– Вещи сверху уберите, пожалуйста.

Покорно, как загипнотизированная, хозяйка взяла в охапку старые наволочки, льняные простыни; под белой тканью пряталась черная: вымпелы и нарукавные повязки с красными буквами. «Новая Инквизиция». Эгле почувствовала тошноту.

– Что тут… – начал Васил Заяц и осекся.

– Это ваши вещи? – Мартин наконец-то посмотрел на него. – Да? Нет?

– А ты кто такой?!

Мартин вытащил жетон с проблесковым маяком:

– Верховная Инквизиция Ридны, куратор Мартин Старж…

– Старж?! – Заяц переменился в лице и попятился, глядя на Мартина, как на привидение.

– Это ваши вещи? – повторил Мартин.

– Нет, – пробормотал менеджер. – А… что такое, это же всего лишь тряпки?!

Из глубины дома показался юноша – в майке и спортивных штанах, в войлочных домашних тапках. Ему было не больше двадцати, и на прыщавом лице застыл такой ужас, как если бы он ждал этой минуты много дней и боялся ее.