Огнеглотатели - Дэвид Алмонд

— Прямо как Макналти! — говорю.

— Угу. Прямо как Макналти. В те денечки много их там таких ошивалось. Факиры, задиры и маги. Дервиши и недоумки. Чудотворцы. Они нам встречались на базарах, у дорог, у границы. Может, это военная катавасия всех их сорвала с места. А может, были среди них и такие, которые действительно понимали в волшебстве и умели творить настоящие чудеса. А всякие бедняги вроде Макналти сидели у их ног, пока солнце палило, и пули визжали, и штыки звенели, и бомбы падали, и солнце сияло, и кожа сгорала, и мозги плавились, и сердца вдребезги. Вот откуда взялся этот Макналти, сын. Из страшных-страшных времен еще до твоего рождения, из времен этой проклятой войны, так ее.

Он открыл окно, закурил.

— И я тоже там был, — говорит. — Для человека моих лет все это было совсем недавно, и по ходу все мы там маленько свихнулись и маленько потухли, и у каждого от сердца откололся хоть кусочек.

Он выпустил дым в воздух над дорогой. Вытянул руку, погладил меня по щеке.

— Тебе это все, небось, древностью кажется, — говорит.

— Да, — ответил я, да так оно и было: что-то очень давнее, очень далекое.

Смеркалось. Я зажег лампочку из Лурда. Посмотрел на черно-белых мальчишек на пляже и среди сосен, на чародеев. Фотографии казались окошками, выходившими в какие-то давние края. А папа мой побывал там. Он прочел мои мысли.

— У тебя жизнь будет другая, — сказал он. — Ты можешь делать что хочешь. Ехать куда хочешь. Весь мир — твой. Тебе повезло, ты свободен.

Мы оба посмотрели в небо.

— Вот только бы войны не было, — сказал папа. — Только бы не начался заново этот идиотизм.

Я сунул руку в карман, дотронулся до расколотого сердечка.

«Господи, прошу тебя, — сказал я про себя, — пусть больше не будет бомб, не будет войн».

— Господи, прошу тебя, — сказал папа. Убрал противогаз обратно в коробку, дотронулся до Марииного венца, потом обнял меня за плечи. — Не допустят люди такой глупости. По новой — не допустят.

Мы чуть не столкнулись за пляжным кафе. Я-то искал Джозефа. Чуть не впилились друг в друга, он едва успел отклониться. Глянул на меня, потом опустил глаза.

— А, — говорит. — Это ты.

— Я.

Он двинулся было дальше.

— Джозеф — нормальный парень, — выпалил я.

— Да что ты?

— Просто любит показать свою силу.

— Или глупость, — пробормотал он.

Я шагнул поближе:

— Это ты о чем?

Он пожал плечами:

— Да так.

И опять двинулся было дальше.

— Мы с тобой будем учиться в одной школе, — говорю.

— Да что ты?

— Угу. Да.

— В «Святом сердце».

— Да.

Он постучал носком по стене кафе, вытряхивая из сандалий песок и угольки.

— Меня Бобби звать, — говорю. — Роберт.

— Правда? — говорит.

— Да. А тебя — Дэниел.

Он закатил глаза.

— Спасибо, что просветил, — говорит.

— Я вон там живу. Вон в том доме.

— Вон в том?

— Да.

Я хотел было сказать ему, где живет он, но не стал. Мы посмотрели друг на друга.

— Ты тут давно? — спросил он.

— Всю жизнь.

— Это давно.

Вокруг ворковали голуби.

— Здесь нормально, — говорю. — Иногда говорят, тут захолустье, но…

— Мой папа тоже так говорит. А еще говорит, что именно поэтому ему здесь нравится. Он хочет сделать про эти места книжку.

— Какую книжку?

— Фотоальбом. Говорит, хочет все запечатлеть, пока оно не начало меняться. — Он всмотрелся в меня. — Может, и ты попадешь в книжку.

— Я?

Я попытался вообразить себе книжку, где есть я. Когда играю среди сосен с Джозефом. Или когда стою в море с Айлсой. Или сижу у камина с мамой и папой.

— Папа профессор, — сказал Дэниел. — Преподает искусствоведение в университете. А мама — английский. — Он улыбнулся. — А твои родители кто?

— Папа — слесарь на верфи.

— На верфи?

— На судовой верфи. В Блайте. Маленькая такая, для маленьких судов. Мелкие траулеры, буксиры, всякое такое. Только сейчас он в отпуске.

— А твоя мама?

— Мама?

— Да.

Я пожал плечами.

— Ну, не знаю, — говорю. — Хозяйство ведет, все такое.

Стоим, как будто соображаем, что бы еще такое сказать. Я посмотрел на его обвислую футболку. С той стороны, где сердце, был значок с каким-то символом. Он перехватил мой взгляд и взял значок между пальцами.

— БЯР, — сказал он.

— Понятно, — соврал я.

— Борьба за ядерное разоружение.

— Знаю, — соврал я.

— А ты следишь за такими вещами? — спросил он. — Вообще за тем, что происходит в мире?

— Ну, не знаю, — говорю.

Он посмотрел на море. На горизонте собирались серые тучи.

— Когда тут холодает по-настоящему? — спросил он.

— Чего?

— Ну, здесь же север. Мы-то думали, что уже зима, а ее вроде нет.

— Будет, не переживай.

Я подумал: вот пойдет ветер хлестать в их широкие новые окна, а совсем рядом будут разбиваться огромные волны. Подумал про пургу и вьюгу, про летящий град и песок. Подумал про лед, который, было дело, облепил абсолютно все, даже пляж, даже кромку воды.

— Мы из Кента, — сказал он.

— Из Сада Англии!

— Верно. Мне не хотелось сюда ехать, но пришлось.

— Мы про него читали в младшей школе. Хмель, фруктовые деревья, длинное лето.

— Там очень красиво. Надо думать, ты там никогда не бывал.

— Нет.

— А вообще бывал где-нибудь?

— Папа был в Бирме. А мама — в Лурде.

— А-а.

— Видела там, как один мужик исцелился. До того десять лет ходил на костылях. А тут как отбросит их!

— Да неужели?

— Верное дело. Это было чудо.

Опять молчим, а потом он пожал плечами и двинулся дальше. Когда он проходил мимо, я померился с ним ростом. Сжал кулаки. Подумал, как оно выйдет, если придется драться.

— До встречи, — говорю.

— Да, — отвечает. — До встречи.