Снайперы Сталинграда - Владимир Першанин

Андрей и сам представил, какое выгодное место занимает дот. Шестьсот-восемьсот метров не расстояние для 13-миллиметрового пулемета. Пули броню пробивают, а от деревянных сейнеров только ошметки летят. Черпанет судно воды, или в двигатель пули угодят — сразу ход теряется, а он у этих развалюх и так больше десяти узлов не бывает. Вот здесь их и добивают. Минометы подключаются, если сейнер покрупнее. Фрицы в азарте даже из автоматов садят.

— На моих глазах, — рассказывал Палеха, — пулеметчики из дота сейнер перехватили. И не маленький, метров двадцать пять в длину. Первыми же очередями подожгли, а потом издырявили и ко дну пустили. Мы помочь пытались, а что нашими «Дегтяревыми» сделаешь, когда каждая пуля из дота пробоину с ладонь, а то и с две, выламывает.

— Сколько нам времени отпустили? — спросил Ермаков.

— Два дня. Обещали артиллерийскую поддержку с левого берега.

— Пустое дело, — отмахнулся Черных. — Выпустят с расстояния четырех километров десяток гаубичных снарядов, они на площади в гектар рассеются.

— Будем на себя, братцы, надеяться, — сказал Палеха. — Дот это мелочи, а вот у меня от сына письма полгода не приходят. Жена с ума сходит.

У Андрея тоже на душе тяжко. Братьям по пятнадцать-шестнадцать лет, может, и обойдет их война. Хотя берут уже семнадцатилетних. Кого в училище, кого «добровольцами» на фронт. В таком возрасте на что угодно уговорить можно. На двоюродного брата уже похоронка пришла. От отца, который служил в обозе, с весны ни одного письма.

Вроде в обозе безопаснее, но летом сорок второго целые армии вместе с генералами и обозами в плен попадали, а еще больше — сгинули без вести. Родину надо защищать, но больно уж эта защита кувырком летит.

Насмотрелся Андрей на поля, усеянные мертвыми телами, побывал в атаке, где комбат орал «вперед» и пулеметы выбивали цепи атакующих, как в тире. Только пыль, крики раненых, и бойцы, как оловянные солдатики, валятся.

Однажды увидели огромную колонну пленных. Это уже возле Дона было. Может, тысяча, а может, две тысячи оборванных, насквозь пропыленных бойцов. Кто, несмотря на жару, в шинели, кто — босиком, и молчаливое шлепанье тысяч ног.

Андрей решения умел принимать быстро, а тут заметался. Куда прятаться? Степь, полусгоревший хутор и речушка по колено. В одном из дворов увидел крышку погреба. Отсидимся, ребята? Может, не разглядят фрицы в бурьяне да среди горелых бревен и досок эту крышку. Ребята помялись. Двое вздохнули и пошли навстречу колонне, доставая листовки-пропуска из карманов.

А трое нырнули следом за Ермаковым в сырой темный погреб, куда проникали лишь мелкие лучики света. Просидели, пролежали на земляном полу без малого двое суток. Раньше выбраться не было возможности.

Наверху ходили, разговаривали немцы. Шарили по своей привычке, искали окруженцев, оставленное жителями барахло. Спасло ребят то, что сильный физически Андрей сумел подтянуть несколько обгорелых досок и хоть как-то замаскировать крышку.

После долгой ходьбы нестерпимо хотелось пить. Может, надо было вытерпеть, но обнаружили кадушку с осклизлыми мягкими огурцами и накинулись на них от голодухи и жажды, запивая огурцы заплесневшим рассолом.

На второй день всем четверым сделалось плохо. Соль забила гортань, нестерпимо пекло в желудке. Говорить не могли, потому что распухли языки, а губы, изъеденные солью, лопались и сочились кровью. Терпели. Хлебали остатки рассола, чтобы не задохнуться.

А когда соленая жижа кончилась, рванули из погреба напролом. Повезло, что в полусгоревшем хуторе остались лишь двое немцев с радиостанцией на мотоцикле. Андрей бежал к ближнему из них. Хотел крикнуть: «Руки вверх!» или «Хенде хох!», но из сожженной солью гортани доносилось лишь мычание.

Немец, несмотря на жару, был в каске. Перехватив винтовку, Андрей сбоку ударил с такой силой, что разлетелся на куски приклад, а у радиста смяло, раскололо обе челюсти. Второй фриц успел вскинуть автомат, но на него навалились сразу трое. Одного прошило через живот длинной очередью, но двое других красноармейцев молотили фрица прикладами, думая в этот момент только о воде.

Выхлебали трехлитровую флягу, вырывая ее друг у друга. Приятеля Андрея вырвало желчью. Ермаков и другой приятель почувствовали себя лучше. Кое-как завели мотоцикл, разбили рацию и двинулись в сторону Дона. Останавливались у каждого пруда или речушки, снова пили, а ночью кончился бензин. Мотоцикл бросили, двинулись дальше пешком, но вскоре умер еще один товарищ, видимо, соль сожгла желудок.

Когда вышли к своим, проверками их долго не мурыжили. Оба с оружием, в том числе, с трофейным МП-40, документы убитых захватили. Все в порядке, шагайте в строй. Автомат отобрали (не положено!), зато покормили. Холодную кашу проталкивали в глотку едва не со слезами. Снова трескались, кровоточили губы, лохмотьями покрылись языки. Но это ничего. Фельдшер прописал полоскать рот содой, и вскоре раны зажили.

А тот подвал Андрею снился еще долго. Ночью перехватывало дыхание, кричал со сна, почти наяву ощущая, как соль прожигает гортань. Жадно хлебал воду из фляжки, с которой никогда не расставался, и понемногу успокаивался.

Ермаков пристрелял за насыпью полученную трехлинейку. Хорошо, если бы снайперскую винтовку выдали, но приходится воевать, чем есть. Севернее, ближе к заводу «Красный Октябрь», не стихала орудийная пальба. Над огромным облаком дыма кружили две пары «мессершмиттов», наверное, вели огонь по каким-то целям, но непрерывный гул орудийных выстрелов, взрывы снарядов перекрывали все звуки.

От каждого подразделения требовали активной обороны, атак, которые заканчивались огромными жертвами. Ничего — за долгую октябрьскую ночь подвезут новое пополнение, которое растворится в узкой полосе обороны и за сутки будет снова выбито наполовину или на две трети. Чего-чего, а людей в России хватает, а сколько их гибнет — толком никто не считает.

На Мамаевом кургане и на «Красном Октябре» дерутся бригады, полки, и в контратаках участвуют тысячи людей. Что там по сравнению с этой мясорубкой возня на узком пятачке, который обороняет рота Орлова. Андрей сжал зубы и выпустил пулю в ломаный ящик, валявшийся на косе метрах в трехстах от берега. Услышал отчетливый треск, в сторону отлетела отколотая щепка. Попал. Отыскал еще несколько целей и с разного расстояния проверил прицел. Трехлинейка била точно.

Вечером, как и обещал Палеха, сварили уху. Даже картошки немного раздобыли, а вот хлеба не дождались. Хлебали рыбный отвар, обсасывали хребты. Запили жидкую уху водой и стали ждать ужина. А Ермаков лег пораньше спать. Место для завтрашней засады он уже присмотрел. Ныл синяк на ноге, расплывшийся желто-фиолетовым пятном до колена.

— Ты ужина ждать не будешь? — спросил Василий Палеха.

— Посплю, если удастся. Нога на ночь глядя разнылась.

Лейтенант покивал, налил граммов сто водки и протянул сухарь.

— Спи. Тебе завтра свежим надо быть.

— Буду.