Милая Роуз Голд - Стефани Вробель

Январь 2013

ЖУРНАЛИСТ СТОЯЛ В ОЧЕРЕДИ за нашим кофе, уткнувшись в телефон. У Винни Кинга были прилизанные волосы и цепочка с серебряным крестиком на шее, а его мешковатая одежда выглядела так, будто он в ней же и спал. Возможно, он только недавно проснулся.

Прошло два месяца, прежде чем мы подобрали подходящую дату для встречи в Чикаго. Я ехала туда, уверенная в том, что Винни в последний момент все отменит. И даже сидя в кафе, я думала, что интервью не состоится. Однако в этот холодный солнечный январский день все шло по плану.

Винни предложил встретиться в кофейне в Бактауне. Мне пришлось погуглить, где находится Бактаун, но в итоге я благополучно добралась до места. Одни посетители заказывали кофе с собой, эти были нервные и очень спешили. Другие сидели за старыми деревянными столами и стучали по клавиатурам ноутбуков. Я когда-то пробовала кофе, и он мне совсем не понравился, но Винни об этом знать было не обязательно. Кофе – это ритуал, признак взрослости. Только ребенок откажется от него. Так что, когда Винни предложил угостить меня кофе, я попросила взять мне латте с «Нутеллой», надеясь на то, что сладость заглушит кофейный вкус.

Интервью должно было пройти хорошо, потому что на пути в кофейню мне встретилось два знака: малыш, сунувший пальцы в рот, а потом три синих машины, припаркованные в ряд. Я начала обращать внимание на знаки лет в семь – потому что так делала мама и потому что мне просто хотелось хотя бы примерно представлять свое будущее. Когда, сидя в приемной у очередного врача, я чувствовала, что сердце начинает стучать громче, я, вместо того чтобы сидеть и бояться, доставала розовый блокнот и записывала в нем все, что видела.

«Мужчина с повязкой на глазу», – записала как-то я, заметив этого старика в коридоре. Через тридцать минут доктор сообщил, что мне все-таки не придется делать МРТ. И повязка стала хорошим знаком. «Две серые шляпы», – заметила я на парковке возле клиники. В тот день врач проводил проверку моих показателей и обнаружил, что я похудела почти на три килограмма. С тех пор серая шляпа означала, что меня ждет что-то плохое.

Такой взгляд на мир придавал мне уверенности в те годы, когда я была полностью лишена контроля над собственным телом и здоровьем. Теперь я понимала, что все эти знаки ничего не предсказывают, но для меня они по-прежнему были как мягкая игрушка из детства, которую не хочется выкидывать.

Винни вернулся с двумя большими кружками и поставил их на стол. Кофе из одной выплеснулся через край и попал на руку репортера.

– Черт, – буркнул он.

Я уставилась на него.

– Не подадите мне пару салфеток? – сказал Винни, ткнув пальцем в подставку.

Я торопливо выдернула две салфетки из металлической коробки. Винни потер мокрой ладонью джинсы, на которых уже расползалось темное кофейное пятно. Взяв у меня салфетки, он попытался его оттереть. «Не три, просто прижми к пятну, – раздался у меня в голове ее голос. – Видишь, что бывает, когда не носишь с собой ручку-пятновыводитель?»

Винни поднял голову и заметил, что я смотрю на него. Я тут же опустила взгляд и принялась изучать свой кофе. Кто-то нарисовал на пенке сердечко. Я хотела сфотографировать его, но посмотрела по сторонам и увидела, что никто не фотографирует свои напитки. Наверное, это не принято.

– Спасибо за кофе, – сказала я.

Винни перестал тереть джинсы и бросил смятые салфетки на стол. Потом разочарованно вздохнул и сел напротив меня, признав свою неудачу.

– Я взял вам еще несколько маффинов, – сказал он и окинул меня оценивающим взглядом. – Впервые в Чикаго?

Я кивнула.

– Надолго?

– На выходные. – Я прикрыла рот ладонью. – Приехала в гости к подруге.

Утром, когда я приехала, Алекс была в спортзале, так что я поехала прямиком в кафе. Я отправила ей несколько сообщений, но ответа не получила.

– В Дэдвике мы с ней жили по соседству, – объяснила я.

Бариста поставил в центр нашего стола корзинку с маффинами. Я насчитала пять штук. Винни подул на остатки своего кофе. Маффин журналист не взял, так что и я тоже брать не стала. Интересно, сколько Винни лет. Наверное, недавно перевалило за сорок.

– Она была первой, кому я рассказала про маму, – пробормотала я. В прошлые выходные я попыталась испечь маффины, но вышло не очень. Может, эти окажутся вкуснее. Я начала нервно покачивать ногой под столом.

Винни смахнул со лба волосы, которые лезли в красные глаза, и сел немного прямее.

– Может, начнем с ваших заболеваний? – предложил он. – Какие диагнозы вам ставили? И не могли бы вы говорить чуть громче?

Мои глаза широко раскрылись, когда я представила, сколько всего мне придется перечислить.

– Я родилась недоношенной, на десять недель раньше срока. Так все и началось, – сказала я, потирая бедра ладонями и не глядя в глаза Винни. – В больнице у меня началась желтуха, а потом воспаление легких. Думаю, эти два диагноза были настоящими. Они записаны в моей медицинской карте.

Винни все еще не притронулся к маффинам. Я была не в силах больше терпеть голод, поэтому схватила черничный, откусила кусочек и чуть не застонала от удовольствия. Снизу кекс был сочный, сверху маслянистый и со свежей черникой. Эти маффины оказались в миллион раз вкуснее, чем та неудачная партия, которую я испекла дома. Я с восторгом откусывала кусок за куском, пока не вспомнила, что нужно продолжить рассказ.

Я объяснила Винни, что, когда маме разрешили забрать меня домой, у меня появилось ночное апноэ[6]. Мама купила мне аппарат для искусственной вентиляции легких и лекарства. Еще она говорила, что у меня постоянно поднималась температура, болели горло и уши. Педиатр вставил мне трубки в барабанные перепонки.

Больше всего маму беспокоили мои проблемы с пищеварением. Меня от всего тошнило – и от детской смеси, и от обычной еды. Я таяла на глазах вместо того, чтобы расти. Когда выяснилось, что я вешу меньше, чем девяносто процентов детей моего возраста, врач согласился с доводами мамы и позволил установить пищевой зонд. Мне тогда не было и двух лет.

Не помню, когда именно мама придумала свою теорию «хромосомного дефекта», но все мое детство она придерживалась именно ее. Как еще объяснить все эти странные симптомы – головные боли, проблемы с желудком, головокружение, почти постоянное чувство усталости, – которые нельзя связать ни с какой конкретной болезнью? Словосочетание «хромосомный дефект» звучало достаточно серьезно для того, чтобы я производила впечатление очень больного ребенка, и при этом достаточно размыто, так что им можно было объяснять самые разные отклонения.

У мамы находилось решение для любой проблемы. С возрастом у меня начали клочьями выпадать волосы, и тогда мама побрила меня налысо, чтобы я не стеснялась проплешин. Зрение не становилось лучше, и мама купила мне очки. Я стала чаще падать в обморок – у меня появилась инвалидная коляска. Из-за всего этого я и была похожа на хронически больного ребенка. Много вы видели здоровых десятилетних девочек, обритых налысо и прикованных к инвалидному креслу? Никто не сомневался в том, что я больна. Даже я сама.