Смерть в кармане - Илья Бушмин

— Богданов, ты офонарел совсем.

— «Юго-Западная», «Проспект Вернадского» и «Университет». Всего три станции.

После этого Василич сдался.

— Ладно, запущу в систему. С тебя пузырь.

Сеть была заброшена. Но Богданов не собирался сидеть сложа руки и просто ждать информации. Вернувшись в отдел, он бросил молодому напарнику:

— Гущин, поехали.

— Куда?

Богданов не ответил ничего, пока они не сели в машину и не вырулили с парковки перед отделением.

— Знаешь, кто такой Шарик?

Гущин поколебался, не зная, как ответить.

— Ну… круглый шарообразный предмет… Уменьшительно-ласкательное… А еще так собак называют…

— Понятно. Шарик — это вор в законе.

— Да ну?

— Во времена, когда порядки в блатной среде были немного другими, он контролировал все карманные кражи в нашей части Москвы. Был смотрящим в нашем курмыше над всеми щипачами, которые работали и в магазинах, и на рынках, в автобусах, в метро. Потом порядки изменились. Да и Шарик сдал, что тут и говорить — ему сейчас уже лет 70, наверное. Но связи остались. Старый вор все равно в теме.

— Аа, — кивнул Гущин. — Хотите, чтобы авторитетный вор на Кузьму надавил? Заставил его кончать с беспределом?

— Хм. Неплохая, кстати, идея.

— Есть что-то еще?

— Ты слышал, что я только что тебе сказал? Он может знать Кадыка. А если не знает сам, то точно знает тех, кто его знает. А это то же самое, что знает сам. Говорю же, Шарик в теме.

— А он нас вообще слушать будет?

— Тебя нет. Но ты будешь стоять в сторонке и молчать. Говорить буду я. Я с щипачами 15 лет работаю, — Богданов очень любил это повторять, — Да и самого Шарика по молодости брал, было дело. Так что мы с ним старые знакомые.

Заворачивая во двор, Богданов едва не угодил в ДТП. Виной тому стала синяя «Киа», на всех порах вылетающая на улицу. Визг шин, Богданов стиснул зубы и выкрутил руль влево. «Киа» вильнула, задев крылом поребрик, и унеслась прочь.

— М…к! — истошно проорал Богданов в окно. — Твою мать, а. Вот если бы в ГАИ работал, повесился бы давно. Что ж у нас за люди-то такие за рулем ездят? Гуманоиды, блин.

Во двор он сунулся с опаской, ожидая чего-нибудь подобного. Но подвоха больше не было. Они припарковались перед подъездом и спешились.

— Говорить буду я, — напомнил Богданов, когда они направлялись к дверям. — Ты стой себе в сторонке и насвистывай любимую мелодию.

— Гимн России? У вора в законе?

— Ты же пошутил сейчас насчет гимна, да?

Это была сталинка, но очень и очень приличная, выдержавшая капитальный ремонт, и жили здесь люди небедные. Они поднялись на лифте на нужный этаж. И здесь их ждал сюрприз. Дверь в квартиру Шарика была приоткрыта. Изнутри доносились голоса и музыка — шум телевизора, включенного на полную громкость.

— Хм, — сказал Богданов.

— Может, он настолько в себе уверен, что не закрывает дверь в принципе? — предположил Гущин. — Ну, типа, «Я вор в законе, какой дурак у меня красть будет?».

— Антон, сделай одолжение, заткнись.

Богданов осторожно потянул дверь на себя. Та открылась бесшумно, демонстрируя широченную, как на подступах к стадиону, прихожую, покрытую идеально подогнанным паркетом.

В метре от входной двери на полу красовалось свежее пятно крови. А от него — кровавый след волочения, змеей уходящей в одну из комнат. Богданов замер, прислушиваясь. Голоса по телевизору спорили про чувства, а кондовые слова и дешевая музыка в три аккорда выдавала отечественное происхождение телепродукта. Никаких других звуков не наблюдалось.

— Жалко, ствола нет, — шепнул Богданов хрипло и осторожно шагнул внутрь.

В комнате они обнаружили стул, который валялся ножками вверх в центре комнаты, на богатом ворсистом ковре. Между окном и здоровенным, в полстены, включенным телевизором, на плоском экране которого говорящие головы испытывали муки любви. Богданов, напряженный, как струна, склонился. Ворс под стулом был темный и влажный от недавно пролившейся здесь крови.

— Что за хрень, — вслух прокомментировал Богданов и двинулся обследовать квартиру. Гущин, которому было очень не по себе — хотелось выбежать на улицу и напевать любимую мелодию там, а не в этих стенах — последовал его примеру. Туалет, ванная. Кладовка. Гущин хотел пройти мимо, но заметил выбивавшееся из-под двери блестящее влажное пятнышко багрового цвета.

— Виктор, — неуверенно позвал он.

Богданов посмотрел на струйку крови, которая медленно, но все же сочилась из-за двери кладовой. Прихватил рукав куртки и им, как платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев на ручке, приоткрыл дверь помещения.

На полу, посреди коробок и тюков, застыл старик. Полный, морщинистый, в черных носках и цветастых семейных трусах. Его руки были связаны за спиной скотчем. Вместо кистей — кровавые обрубки, потому что убийцы откромсали ему все — до последнего мизинца — пальцы. Одна нога была неестественно вывернута в колене, которое старику сломали еще перед смертью — оно успело разбухнуть и сейчас походило на пунцовый шар для боулинга. Несколько глубоких разрезов на животе, из которых широкими струйками продолжала сочиться кровь, заливая весь пол помещения. Довершал картину полиэтиленовый пакет, нахлобученный на голову старика и затянутый на шее с помощью тугой удавки из куска проволоки. Под мутным слоем полиэтилена угадывались черты лица, застывшего в предсмертных муках.

Гущин отвернулся, боясь, что его вывернет наизнанку прямо здесь и сейчас.

— Б… дь, что же это такое…!

Богданов не дал ему прочувствовать момент. Схватив Гущина за воротник, опер встряхнул его как следует и пролаял в лицо:

— Валим, нахер, отсюда!

И первым рванул к выходу.

В эту ночь Гущин был вынужден остаться в ОВД, потому что сегодня по графику дежурств была его ночная смена. Гущин был только рад, потому что после увиденного в квартире Шарика оказаться дома, одному, в четырех стенах, ему не хотелось. Уж лучше здесь. Поближе к людям.

Богданов задержался в отделе допоздна. Он сидел за компьютером, тянул холодный чай и, просматривая видео с камеры наблюдения — то самое, на котором были запечатлены последние мгновения жизни неизвестного им прыгуна — напряженно думал.

— Что происходит, как думаете? — в который уже раз спросил Гущин. — Это же… Блин, это же не гопник какой-то. Целый вор в законе. Пусть и не такой влиятельный, как некоторые другие, пусть ушедший на покой — но все-таки вор в законе.

— Не знаю, Антон. Не знаю.

— А может, это… Может, это не связано никак с нашим делом?