Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон

– Ита-а-ак… – Дулик сидит на краешке своего стола, с книгой в руке, открытой на какой-то странице, не знаю какой, сияет улыбкой. Ладно, он хороший парень.

– Поступим следующим образом, – говорит он. – Будь добр выйти сюда и прочесть вслух. Как раз освежим память.

Злобный ты негодяй.

Я сумел прожить весь учебный год, ни разу не выйдя к доске, и теперь, когда осталось всего три недели, мой худший кошмар становится явью.

– Ау-у-у-у… затерянные в космосе… – Аарон стучит костяшками по столу и хмыкает. Между зубами у него застрял кусочек шпината, но я об этом не скажу. Засранец. Тоже мне, друг. В смысле, я догадываюсь, что не такие уж мы друзья, но раньше хотя бы ни разу не нарушалось неписаное правило «защищай соседа по парте».

Встаю, скрипя ножками стула по линолеуму. Мой разум вопит – БЕГИ, а ноги подтаскивают тело ближе к Дулику, в результате получается какое-то странное подергивание, которое, кажется, я не в состоянии контролировать. Каким-то образом удается добраться до доски, не лягнув никого в лицо. Меня явно перемкнуло.

Мистер Дулик вручает книгу – моя так и осталась на парте – и шепчет:

– Ты справишься, приятель.

Откашливаюсь. В воображении мой голос – это Уинстон Черчилль, выступающий перед тысячной толпой. На деле же выходит писк, как у Голди Хоун в «Хохмах Роуэна и Мартина»:

– «Полететь можно на любое расстояние и в любое время, стоит только захотеть… Я побывал всюду и везде, куда проникала моя мысль… Чайки, которые пренебрегают совершенствованием ради путешествий, постепенно уходят в никуда. А тот, кто откладывает путешествия ради совершенствования, прилетает куда угодно в один миг…»

Мистер Дулик снова плачет. Только я не уверен, что остальные одноклассники это замечают. Я же, поскольку стою близко, чувствую жар, которым пышет его лицо. Секрет: дыхание действительно отдает травкой.

– Мне продолжать?

Как только он открывает рот, я готов метнуться обратно на место. Но звучит вопрос:

– Как думаешь, что это значит, приятель?

– О… Э-э… Не знаю.

Да я даже не помню, что читал минуту назад. Был слишком сосредоточен, стараясь не облевать Лейси Таррингтон. Или не просверлить дыру в полу урчанием желудка.

– Наверняка знаешь. Подумай, – настаивает тот. – Прочти еще раз, если нужно.

– Думаю… не знаю… Наверное, когда устанавливаешь для чего-то предел, оказываешься в ловушке. Но если мыслишь масштабнее, ты свободен.

Отрываю взгляд от книги. Мистер Дулик не двигается, поэтому я уверен, что ляпнул какую-то бессмыслицу. Смешки в классе служат подтверждением.

– В смысле, не знаю… Возможно, я неправ. Так?

– Нет, приятель. Ты очень даже прав, – говорит он, и после этих слов я поднимаю взгляд. – Очень хорошо, Джонатан. Ты, парень с именем, как у чайки, чертовски далеко взлетишь.

– Можно мне сесть?

– Да, можно.

Не глядя ни на кого, старательно переступая через канареечно-желтые «пумы» Скотти, которые он выставил в проход, возвращаюсь к парте и тихонько сижу до конца урока, не шевелясь.

Прямо перед звонком мистер Дулик решает, что недостаточно пытал любимых учеников в течение учебного года, и опускает всем нам на шеи лезвие гильотины.

– Итак, – говорит он. – Вот что будет происходить в последние две недели. Объединитесь в пару с кем-нибудь из тех, с кем ни разу раньше не работали. Беседуйте об остальной части книги так, как сегодня. Хорошенько вдумайтесь в смысл – в каждое слово, в символы, метафоры. А потом вместе сделаете пятиминутный доклад о том, что она для вас значит.

О нет! Звонкое эхо ахов и охов «да ладно!» и «о боже!» наполняет класс, мой мозг мгновенно начинает шкворчать. И вот почему:

1) Доклад. Проясним один момент: это не обычный-трехстраничный-доклад-по-книге-прочесть-вслух-и-дело-с-концом. Нет, доклады у мистера Дулика означают одно и только одно: театральное представление бродвейского калибра. Если твой не заслуживает премии «Тони» от начала и до конца, можешь пойти и утопиться в Миссури. А оценка составляет пятьдесят процентов итоговой. Иными словами – Очень Важное Дело.

2) Партнерство. В смысле, когда играем в вышибалы на физре, меня не то что последним берут в команду. Вообще забывают, что я там тоже есть.

3) Разговор. С кем угодно, за исключением Старлы, в незапамятные времена в тридесятом королевстве я пробовал. Ничего не получилось.

– Ну-ну! Тихо! Вам это на пользу! – говорит Дулик. – Мы должны учиться работать вместе, друзья, если хотим получить хоть один шанс спасти планету. А теперь поторопитесь: разбейтесь на пары, пока не прозвенел звонок.

Ладно, я очень сомневаюсь, что неминуемое уничтожение планеты может быть предотвращено трехминутной чечеткой в стиле Боба Фосса[20] под какую-то историю о чайке, но наши судьбы подписаны, скреплены печатью и доставлены адресатам.

Все торопятся подобрать партнеров.

В смысле – все, кроме меня и мерцающего одинокого парня на Острове Одинокой Парты.

Прекрасно!

6

Еду на Стингреймобиле домой. Позволяю ветру уносить прочь мысли. Пытаюсь, во всяком случае. Запястья и бедра горят. Дурацкие клятые побочные эффекты. Как я буду с ним работать? Я и в одиночку-то стою перед классом, едва удерживаясь, чтобы не выброситься из окна, но с НИМ? О боже! Однако он, похоже, ничего такой: передал мне записку на уроке здоровья, ради святого Зигги! Мы можем быть друзьями. Да. Так поступают нормальные люди. Но эта улыбка: чуть кривоватая, и от нее на щеках появляются две ямочки. А его волосы… Как они блестят на плечах, точно Черное море. И его глаза, как сверкают – ПЫХ! По ноге молнией проносится разряд. Оу-у! Нет. Прекрати. Будь умнее, Коллинз. Твоя цель близка, и нет – я поговорю с Зигги, когда доберусь до дома. Он знает, что делать…

Боже! Гоню вперед, отслеживая звуки, несомые ветром, чтобы отвлечься. Во что бы то ни стало. «Управляй негативом». Значит, так. Я слышал, что у каждого города есть собственный саундтрек белого шума. В Нью-Йорке – автомобильные клаксоны. В Лос-Анджелесе – веера пальмовых листьев, раздающие пощечины небу. В Сент-Луисе – стрекот цикад. Они только-только начинают появляться, песня этих насекомых обычно способна убаюкать мысли, погрузив их в глубокий сон. Обычно. Вот уже начинает…

Но, обогнув угол, я резко встряхиваюсь: золотистый «Кадиллак» блестит на подъездной дорожке. О нет! Почему папа дома? Обычно к этому времени он уже в «Блюзовой нотке». Проклятье, псу под хвост мои планы: прокрасться в его комнату, бросить дурацкий доллар на тумбочку, сбежать.

Теперь же, пока Стингреймобиль трясется по подъездной дорожке, сердце трепыхается в глотке. Я оставляю и то и другое на веранде и тихонько приоткрываю кухонную дверь. Вот только ее не смазывали с 1927 года, поэтому она скрипит на весь дом.