Юность Барона. Книга 1. Потери - Андрей Константинов

– Как дети малые – на минуту одних оставить нельзя, – решительно взялась гасить страсти Елена. – Пойдемте уже чай пить, спорщики… Сева, ты принял лекарство? – Муж виновато пожал плечами. – Так я и знала. Выпей немедленно! Хотя… Теперь уж, после водки, все равно не в коня корм…

* * *

– …А Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зеленом бугре у Синей реки. И поставили над могилой большой красный флаг. Плывут пароходы – привет Мальчишу! Пролетают летчики – привет Мальчишу! Пробегают паровозы – привет Мальчишу! А пройдут пионеры…

– …салют Мальчишу! – всхлипывая, докончила за брата Ольга.

– Всё, конец, – выдохнул Юрий, с облегчением закрывая книгу.

– А теперь что-нибудь веселое почитай, – не терпящим возражений тоном потребовала Лёля. – А то я совсем-совсем расстроюсь.

– Не буду. Я устал.

– А я твоей маме пожалуюсь. Что ты нам мало почитал.

– Ну и жалуйся. Подумаешь, напугала.

– Юра, а поиграй тогда на пианине? – предложила компромиссный вариант сестра. – Про овечку.

– Опять овечку? Надоело.

– Ну пожалуйста-препожалуйста. Умоляю!

И так уморительно-смешно произнесла она это свое «умоляю», что Юрий сразу смягчился:

– Ладно. Только один раз.

Он подошел к фамильному «Беккеру», чьих клавиш некогда касались пальцы самого Гартевельда[6], поднял крышку и принялся одним пальцем выстукивать незатейливую мелодию, негромко напевая:

Протекала речка, через речку мост…

На мосту овечка, у овечки хвост,—

привычно перехватила эстафету Ольга.

Не было бы речки, не было б моста…

Не было б овечки, не было б хвоста…

А на большом письменном столе, за которым некогда трудился профессор Кашубский, а ныне не слишком успешно грыз гранит науки его внук, лежал, подсыхая акварелью, портрет смешного человечка в сапогах и в галифе, напоминающих скорее казацкие шаровары.

Дабы ни у кого не оставалось сомнений в части персонификации персонажа, в правом верхнем углу была выведена размашистая корявая надпись: «Деду Гилю все мы любилю»…

* * *

Бухнув входной дверью, запредельно хмельной Хрящ вывалился на веранду, выдергивая Барона из воспоминаний:

– О! Тебя там все обыскались, а ты, оказывается, и не терялся.

– Все – это кто? – возвращаясь в реальность, досадливо скривился Барон.

– Я, Любка.

– Положим, это еще далеко не все?

– Эта Бастилия нонче всех обламывает и никому не дает. Себя взять, – пожаловался о своем Хрящ. Юмор в нем, хотя и дремучий, проживал. – Правда, я так нажрался, что даже и не шибко хочется. Брать.

– Я заметил.

Хрящ почти влюбленно посмотрел на подельника и с пьяной восторженностью принялся сыпать комплиментами:

– Барон – ты… ты такой фартовый бродяга! Я… я с тобой – веришь-нет? – в любую делюгу, с пол-оборота готов вписаться. Вот хошь прям сейчас. Потому как ты – голова! Эти, которые там, которые остальные, они супротив тебя…

– Знаю-знаю. Как столяр супротив плотника.

– Какого плотника? При чем здесь плотник?

– Неважно. Ты вот что: завтра, когда проспишься и похмелишься, поезжай к Бельдюге и подробно обрисуй подходы к адресу на Автовской. Мы с ним предварительно всё обкашляли, так что он со своими парнями на днях товар аккуратно вывезет и раскидает куда надо.

– Дык вместе и съездим?

– К Бельдюге поедешь один.

– Чего вдруг?

– Завтра мне потребно отскочить из города.

– Куда это?

– Подробный адрес запомнишь или тебе на бумажке записать?

– Понял-понял, – часто закивал головой Хрящ, клятвенно прижимая руки к груди. – Не хочешь – не говори. Тесс! Тайна вкладов гарантируется.

– И тебе тоже советую: поменьше языком молоти. Особенно при посторонних.

– Ка-аких посторонних? У нас тута все свои.

– Вавилу давно знаешь?

– Месяц точно знаю. А может, два. А чего?

– Много вопросов задает. И все не в кассу.

– Полагаешь?

– Не полагаю, но допускаю.

– Пфу. Вааще не вопрос. Хочешь, я прямо сейчас пойду и на перо его поставлю? Да я за ради тебя!..

– Единственное, чего я сейчас хочу, чтобы ты вернулся в хату, зарылся мордой в тряпки и до утра не отсвечивал. Доступно излагаю?

– Понял, не дурак. Только поссу сначала, можно?

– Сделай такое одолжение…

Рассказывает Владимир Кудрявцев

Порожняковый военно-транспортный борт из Варшавы благополучно приземлился на запасной полосе летного поля в Жуковском, и менее чем через час я уже был на Лубянке. Где, признаться, испытал немалое облегчение, когда дежурный офицер сообщил, что с Грибановым[7]мы разминулись на каких-то десять минут. Это означало, что в загашнике образовалось достаточное количество времени, дабы подготовиться к обстоятельному, а не «с крыла» докладу, – раз. И оперативно разобраться с накопившейся за неделю командировочного отсутствия текучкой – два.

Правда, знай о таком раскладе загодя, я, возможно, и не стал бы спешить с отлетом в Первопрестольную. Когда теперь доведется (и доведется ли?) скоротать расслабленный, праздный вечерок в заведении пана Печеневского, что на улице Новы Свят? Откушать галицийские деревенские колбасы на доске или ребрышки с мёдом и орехами, опростать пару стаканчиков местной зубровки. У-у-у! Мечты, мечты, где ваша сладость?

С другой стороны – я любил эти вечерние, плавно перетекающие в ночь часы, когда в управлении становилось относительно тихо, когда пустели коридоры, умолкали телефонные звонки, а за окном выходящего на Лубянскую площадь кабинета зажигались разноцветные рекламные огни беззаботного «Детского мира». (Э-эх! Мне бы в детстве такие игрушки!) Возможно, от того, что большая часть моей службы в органах госбезопасности пришлась на ныне многажды оплеванные и охаянные сталинские времена, я абсолютно не испытывал дискомфорта от работы по ночам. Чего, однако, нельзя сказать о моих молодых подчиненных.

Вот и сейчас, пройдя в отсек «десятки»[8], я застал в приемной томящегося Маркова. Судя по несчастному выражению лица, на этот вечер у молодожена строились далекие от служебных планы, и он никак не ожидал, что начальство вернется военным бортом, а не завтрашним рейсовым пассажирским.