Звонок из прошлого - Бен Элтон

Джек огляделся. Всемогущий бог, каким же адским воображением должен был обладать создатель подобных мест! «Маленьких сволочей», «Счастливых пьяниц» или «Завсегдатаев тошниловки»? Этих бледных имитаций более динамичной и яркой культуры Америки с ее скоростными трассами и первоклассными шоссе? За те три года, которые Джек провел в Соединенном Королевстве, он наблюдал неумолимое наступление этих гастрономических гетто со все возрастающей тревогой. Они появлялись везде. На каждом повороте дороги, как привидения, возникали разноцветные, но с архитектурной точки зрения совершенно идентичные коробки с не менее стандартными пластиковыми слонами для детских игр при входе. Каждый день Джек ожидал увидеть подобную коробку в воротах своей собственной военной базы, а может быть, даже прямо у дверей своего офиса.

Джеку принесли его «кофе» – половину в чашке, половину на блюдечке, облапанном грязными пальцами прыщавого официанта.

– Ваш кофе, – произнес он торжественно. – Приятного аппетита!

Тот факт, что Джек не собирался ничего есть, никоим образом не отпечатался в мозгу этого юнца, который получил инструкцию говорить «Приятного аппетита!» всякому, кто делал ему заказ, и он свято исполнял свой служебный долг. Джек размышлял о проблемах навязывания всем и каждому единой корпоративной культуры. Просто-напросто не имело смысла пытаться превратить английских детей в американцев. Можно нахлобучить глупую шапчонку на голову британского тинейджера, но он все равно останется британским тинейджером в нахлобученной на его голове глупой шапочке. Можно заставить его говорить хоть сто раз на дню «Приятного аппетита, сэр!», или «Желаю вам приятно провести время, сэр!», или «Привет, меня зовут Кинди, могу ли я вам чем-нибудь помочь, сэр?», но все равно в его устах это будет звучать совершенно одинаково: «А пошли вы все!..»

Джек был слишком нетерпелив. Он не мог всерьез сосредоточиться на чтении газеты. Разумеется, миссис Тэтчер выиграет эти выборы, а может, и вообще останется у власти навеки. Англичане не дураки: они знают, кто у них в стране победитель. Разве не она выиграла для них войну? Войну! Даже через год после тех событий Джек с трудом мог поверить счастью своих британских коллег. Все это казалось ему таким несправедливым! Америка является всемирным полицейским, у нее лучшая в мире армия, а это значит, что сражаться и побеждать в войнах должна именно она! Почему же вдруг, совершенно неожиданно, этот везунчик – облезлый британский лев – ухитрился вступить в реальную – настоящую – неядерную – кровавую – старомодную войну? Когда это случилось, Джек и его товарищи чуть не умерли от зависти, которая во сто крат усиливалась тем обстоятельством, что они находились в это время в самой Англии. Вот они здесь, молодые, рвущиеся в бой представители самой могущественной в мире армии, но они должны смирно сидеть на своих военных базах и сторожить свои самые могущественные в мире ракеты, в то время как эти замшелые, одряхлевшие и обносившиеся англичане плывут чуть не на другой конец земного шара, чтобы защитить территории Ее Величества в южной Атлантике.

Джек решил больше не травить душу пустыми сожалениями и достал из кармана лист почтовой бумаги. Может, ему удастся скоротать время за письмом брату. Джек уже несколько раз брался за письмо, но каждый раз откладывал, потому что все это слишком угнетало его. Что он мог объяснить даже самому себе? Разве что сразу признаться, что все предсказания Гарри начинают неумолимо сбываться по всем статьям. Гарри всегда говорил, что поступить на военную службу – это все равно что выбросить свою жизнь на помойку.

О'кей, Гарри, теперь я признаю свои ошибки,

– писал Джек мелким, четким почерком. –

Много лет назад ты был совершенно прав и остаешься правым до сих пор. Армия – это как кол в заднице. Одна сплошная скука и никакой славы. Ну что, теперь-то ты доволен наконец, чертов сучонок? Можешь запечатлеть это в одной из своих дурацких поэм!

Это был холостой выстрел. Гарри больше не пишет никаких поэм, да и занимался этим недолгое время, еще подростком. Но Джек никогда не позволял Гарри забыть об этом.

Да уж, могу поклясться, что ты доволен,

– продолжал свое письмо Джек. –

Скажи теперь матери и отцу, что паршивая овца скучает. Скажи им, что в своей жизни они пережили больше реальных событий, чем я за пятнадцать лет службы в этой чертовой армии. Я ведь помню, какие толпы народа собирались на площадях в 68 году и как они выкрикивали тогда свои лозунги и дрались с полицейскими.

И это тоже не соответствовало действительности ни в малейшей степени. На самом деле Джек имел сколько угодно возможностей участвовать в реальных событиях, когда служил во Вьетнаме. Просто у него сейчас было плохое настроение. И к тому же его служба в Юго-Восточной Азии совпала с самым концом войны, то есть с периодом поражения и отступления, когда великая армия терпела серьезный урон. Выход США из кровавой авантюры нельзя было назвать триумфальным, и это обстоятельство до сих пор продолжало мучить и тяготить Джека. Это была одна из многих вещей, в которых он ухитрялся обвинять собственных родителей, хотя Гарри находил такую позицию своего брата жалкой и ничтожной.

– Что? – восклицал он с запальчивостью. – Мамина вина состоит в том, что ты не смог укокошить столько вьетнамцев, сколько тебе хотелось? Ну знаешь, Джек, ты просто подлая свинья!

– Ну положим, войну проиграл враг внутренний, – не сдавался Джек. – Все эти студенты и хиппи, дворовые и кухонные герои. Уж у них-то точно была своя вьетнамская война! На подступах к Белому дому и на ступенях мемориала Линкольна! Но именно они провалили настоящую войну для меня! Я не застал Вьетнам шестидесятых годов, только не я! Мне достался Вьетнам семидесятых, когда играла совсем другая музыка и всякая партизанская война в джунглях давным-давно отошла в прошлое. В результате я выбрался оттуда в семьдесят третьем – как раз вовремя, чтобы спешно погрузить в вертолеты остатки деморализованных, разъевшихся пораженцев, которые способны были совершить только один подвиг – отступить на территорию сайгонского посольства. Вот каким было мое первое знакомство с новой планетарной реальностью! Даже песни тогда пели омерзительные! Нельзя выиграть войну, когда со всех сторон звучат только «Донни» и «Мэри».

Джек и Гарри бесконечно дрались друг с другом в детстве и продолжали это делать до сих пор при каждом удобном случае. Гарри не испытывал никакого сочувствия к разочарованиям Джека в армейской жизни. Он никогда и не скрывал, что считает жизненный выбор Джека идиотским. По мнению Гарри, в армии человеку дано испытать только два состояния – скуку и страх, и оба эти состояния казались ему совершенно непривлекательными. Теория Гарри, почему Джек выбрал именно военную карьеру, заключалась в том, что ему с детства досталась в семье роль любимчика и таким выбором он хотел уязвить своих родителей. Братья были подростками в шестидесятые годы, и их родители не принимали полностью контркультуру, но, конечно, покуривали травку. Оба они были преподавателями в колледже – и остаться в стороне не могли никоим образом. Шестидесятые годы вообще были трудным десятилетием. В те годы даже из самых благополучных семей многие отпрыски уходили в хиппи. Постоянное демонстративное нарушение общепринятых норм стало своего рода новой общепринятой нормой. Длинноволосые чудики вызывали положительные эмоции во всех слоях общества, а патриотически настроенные мальчики с короткой стрижкой казались чуть ли не выродками. Джек чувствовал себя чужаком в собственном доме. В то время когда идея преемственности поколений потерпела крах, он хотел иметь нормальных родителей. Пусть кто хочет становится хиппи, пусть седовласый муж открыто превозносит по телевизору достоинства наркотиков, пусть немытые и нечесаные бит-поэты и блюзмены становятся народными героями – это их дело. Если раньше традиционно воспитанные родители поддерживали в своих отпрысках желание вести себя как взрослые, то теперь все происходило с точностью до наоборот: взрослые неожиданно начали вести себя как дети. В пятнадцать лет Джек чувствовал себя так, словно во всем доме он был единственным взрослым человеком. Он досадовал на свой юный возраст, в то время как его мать покупала себе вместо платьев какие-то детские распашонки, а отец отращивал свои пышные волнистые волосы до такой длины, что становился похожим на тинейджера.