Три минуты молчания. Снегирь - Георгий Николаевич Владимов

«Дед» кивнул. У прилипалы сразу лоб посветлел.

– А во-вторых… Ну, не в каменном же веке мы живём! Про что я – ты знаешь. Пойми, все мы люди, все можем ошибиться, не казнить же нас за это по двадцать лет. Ах, кержак ты эдакий, ископаемый человек! Ведь пора уже кое-что и пересмотреть. Время-то, время какое было. Вот молодость сидит, разве она себе может представить, какое было время?..

Прилипала то на «деда» смотрел, то на Гракова. И такая у него на лице печаль была – ну действительно, не казнить же, ну бросьте вы ваши счёты, ну хоть обнялись бы… А «дед» молчал и супился. Граков ему руку на руку положил, «дед», я видел, страдал от этого, но руку не убирал.

Я поглядел по сторонам – никто на нас не смотрел, – и «дед» поглядел на меня, понял, что никто не смотрит, и ему стало легче.

– Слушай-ка, Родионыч, – сказал «дед». – Для чего ты это начал? Я ведь тебе никаких обид не высказываю. Ну, было, ну, прошло. Только вот пить за что, всё я в толк не возьму?

Граков опять вокруг себя пошарил глазками.

– Что ж она нам не несёт? Хоть минеральненькой – запить…

Прилипала вскочил, шастнул между столиками.

– А это мы сейчас сформулируем. – Граков золотой улыбкой заблестел. – Как я понимаю, ты последний год плаваешь. А ведь грустно это. Разве нет?

– Кому грустно? Тебе?

– Флоту, Сергей Андреич. Флот без тебя осиротеет.

– Так уж прямо осиротеет.

– Сергей Андреич, цену себе надо знать. Ты ещё много можешь флоту дать, молодым. Такой механик! Могут с тобой нынешние «деды» равняться? Нынешние, двадцатипятилетние? Вот и не хочется мне тебя с флота отпускать на пенсию. Ой, как не хочется!

Прилипала тем временем воду принёс, вскрыл её вилкой, забулькал по всем фужерам.

– Как, Игнатьич, не отпустим мы Бабилова с флота?

– Нельзя, Димитрий Родионович, нельзя-а!

– Вот и я думаю. – Граков уж всю ладонь «дедову» в обеих руках держал. – Ты, верно, по зрению на траулерах не можешь находиться?

– Ну, – сказал «дед». – Ты уже в курсе.

– А если – групповым механиком? Как? Правая моя рука будешь, по технической части. Целый отряд у тебя под началом, двенадцать, пятнадцать судов. Нахождение – на плавбазе, каюта – люкс. Трудненько ведь в твои годы на СРТ, покоя хочется, комфорта. Власти, если на то пошло. Как, сформулировали тостик? За группового механика Бабилова, Сергей Андреича!

– Да, – сказал «дед», – соблазнительно. Но ты погоди.

– Ну-ну, что тебя волнует?

– А вот, если я твоя правая рука буду, ты меня за минеральненькой – тоже пошлёшь?

Мне на прилипалу не хотелось смотреть, на бывшего моего кепа. И всё ж я видел, как он вспотел даже, а улыбаться не перестал. А мужик – вида наигвардейского, такому б как раз на параде полковое знамя нести, рапорт почётного караула отдавать. Ужас, что можно с человеком сделать!

– При чём тут это? – Граков нахмурился. – Я серьёзно с тобой.

– Хочется мне наперёд мои обязанности знать. Своё место. Может, и прогадаю по глупости. – «Дед» убрал свою руку, поглядел на прилипалу в упор. – Скажи-ка мне, Игнатьич, ты по мостику не скучаешь?

Представьте себе, он смотрел на «деда» и улыбался.

– Ну, а я, – сказал «дед», – без моей вонючей шахты помру, наверно. Так меня из люкса ногами вперёд и вынесут. Что же ты, Родионыч, смерти моей захотел?

Граков улыбнулся через силу.

– Не вышел тостик?

– Этот нет, – сказал «дед», – ты что-нибудь другое придумай. Тогда и приходи.

Граков отставил свой коньяк, поднялся. Прилипала тоже вскочил. Он теперь и не знал, улыбаться ему или хмуриться. «Дед» напомнил:

– Марочный не забудьте.

– Жаль, – сказал Граков. – Не понял ты меня, Сергей Андреевич. Я к тебе с чистыми намерениями. А ты всё же камень за пазухой таишь. Что и доказал сейчас наглядно.

И вдруг он знаете чего сделал? Наклонился к «деду» – низко-низко, обнял за плечи и сказал, так задушевно:

– Ну, ладно, ещё потолкуем. Сейчас ты, конечно, не в том состоянии…

Я поглядел, как они уходят. Коньяк свой они, конечно, нам оставили. Не такие дураки – с бутылкой через всю залу переть. Но я ошибся, что никто на нас не смотрит. Вся «Арктика» теперь глядела им вслед. И вся «Арктика» видела, как Граков обнимался с «дедом»… Мне странно вдруг показалось – а было это всё на самом деле? Ведь не могло же быть! Но тут у меня в башке, наверно, стало туманиться. Я повернулся к «деду» – он себе отрезал мяса и прожёвывал медленно, зубы у него были плохие, у всех у нас такие из-за нашей воды, и мне отчего-то жалко было на него смотреть.

– «Дед», а ведь он своего добился. Как же ты позволил?

Он взглянул хмуро и пододвинул мне фужер.

– Вот это допей и, пожалуй, хватит тебе сегодня.

– Скажи, а почему ты один сидишь в «Арктике»? К тебе ведь при нём не всякий подсядет.

– Я с тобой сижу, Алексеич. А глупости будешь пороть – рассядемся. Уяснил?

– Ладно, – я кивнул. – Ты посидишь ещё?

– Минут десять, не больше.

– Почему так спешишь?

– А как раз Ненила Васильевна мои вещички собрала, сидит теперь скучает. Надо же и с ней напоследок посидеть.

– Понимаешь, ко мне одна девка придёт. Просила, чтоб я с тобой познакомил.

«Дед» улыбнулся.

– Что-то давно они насчёт этого не просят.

– Ну, не просила, я сам хочу. Подождёшь?

Я пошёл в вестибюль. Гардеробщик уже и двери заложил жердиной, а сам в окошко смотрел на улицу.

– Не подошли. Напрасно беспокоитесь, я не ошибусь.

Я ему хотел дать трёшку.

– Вот это лишнее. Я ещё ту не отработал. И пожалте в залу.

Те чудаки на эстраде уже качались в тумане, а всё старались – как будто их кто-нибудь слушал. Гомон стоял, как на базаре. «Дед» уже расплачивался с официанткой, вручил ей «Арарат» и туда показал, на граковский столик. Она покивала, однако не понесла, спрятала в шкафчик.

– Опаздывает? – спросил «дед».

– Марафет наводит. У них это долго.

– Нет, – я повалился на стул. – Вообще не придёт.

– Почему знаешь?

– Потому что сука…

– Ну, ты совсем хорош! Может, ей со мной знакомиться расхотелось. – «Дед» поглядел на часы. – На воздух со мной не выйдешь?

– Посижу ещё. – Жутко мне стыдно было перед «дедом»; зачем я её так назвал? – Дождусь всё-таки. Ничего, я в порядке. Правду говорю, в порядке.

– Да не ругайся с нею, обещаешь?

Я обещал. Мы допили – за тех, кто в море, – «дед» застегнул китель, поднялся, аккуратно задвинул стул.