Моя прекрасная жертва - Джейми Макгвайр

Кёрби усмехнулась:

– И каждый раз Федра чудесным образом теряла аппетит.

– Я ведь знала: Кёрби зверски проголодалась и мимо нас не пройдет, – сказала Федра грубовато и вместе с тем умиленно. – Она без умолку болтала с набитым ртом. Рассказывала, как прошел день в школе. А уничтожив мой бедный сэндвич, вытирала рот рукавом и шла к своей маме, которая работала официанткой в «Старом Чикаго» – это в нескольких кварталах отсюда. Даже «спасибо» не говорила, паразитка.

– Это клевета, – сказала Кёрби, закручивая крышечку солонки.

– Ну ладно, – согласилась Федра. – Иногда вместо рукава она использовала салфетку.

Усмехнувшись и покачав головой, Кёрби принялась развинчивать перечницу. Я посмотрела на часы и стала помогать подруге, откручивая крышки. Дело пошло быстрее.

– Никому на свете, даже Чаку, – я кивнула в сторону кухни, – ты не позволяешь того, что позволяешь Кёрби. Она столько раз показывала тебе язык и до сих пор жива!

– Нет, – Федра выгнула бровь, – у меня две девочки, от которых я терплю всякое.

Я сглотнула ком в горле: эта женщина умела сделать так, чтобы я почувствовала себя как в семье. Причем именно тогда, когда я меньше всего этого ждала и больше всего в этом нуждалась.

Взяв с барной стойки полотенце и перебросив его через плечо, она взглянула на свои часики, подошла ко мне и повернула меня к окну, напротив которого стояли три машины, набитые людьми. Схватив мою руку и подняв ее вместе с открытой солонкой, Федра принялась читать свой любимый сонет:

– «Мать изгнанных! Их горьким воплям внемля… – декламируя, она ритмично потряхивала моей рукой, и соль сыпалась нам на головы, как снег во время метели. – Гремевшие в истории державы! Отдайте мне всех тех, кого гнетет жестокость вашего крутого нрава…»[2]

Дочитав стихотворение до конца, Федра отпустила меня и вздохнула:

– Сейчас так уже никто не говорит.

Я принялась вытряхивать из волос соль.

– Ты говоришь, – сказала Кёрби.

– Да. Потому что люблю свою страну.

– Чтобы это понять, достаточно заглянуть в полицию и посмотреть, сколько раз ты участвовала в сидячих забастовках, – заметила Кёрби, состроив рожицу. – А при чем тут эти стихи?

От такого вопроса Федра онемела.

– Это сонет Эммы Лазарус, – пояснила я, но выражение лица моей подруги не изменилось. – Он написан на табличке внутри статуи Свободы.

Кёрби округлила рот: до нее наконец-то дошло. Федра закатила глаза:

– Боже праведный, помоги нам всем!

– Пойду за веником, – сказала Кёрби и побежала в заднюю комнату.

Федра, ворча, направилась на кухню. Она всегда взрывалась, если видела, что кто-то не знает важных исторических фактов или других общеизвестных вещей. Кёрби вернулась со щеткой и веником.

– После выпуска я постаралась все это выкинуть из головы. А сейчас к тому же летние каникулы. Но как бы не так! Дадут мне здесь расслабиться!

– Не кипятись, – я взяла веник, – впереди долгий день.

Мы с Кёрби подмели пол, и она подбежала с совком к мусорному ведру. Я открыла крышку. В это время первые посетители вышли из припаркованных машин. А когда моя подруга во второй раз вернулась из задней комнаты, куда относила веник, они уже вошли в кафе.

– Я не успела заполнить все солонки, – шепнула мне Кёрби.

– Доделаю, – ответила я.

Торопливо рассыпая приправы по баночкам, я взглянула на часы: что нас так задержало? Обычно мы успевали со всем управиться минут за десять до открытия.

Демонстрировать свое настроение гостям Федра не стала, но Кёрби и мне пришлось работать с удвоенной силой, чтобы она улыбалась. Начало дня получилось неважным: целый графин с чаем грохнулся на пол, Гектор разбил стопку тарелок, а я не до конца завинтила крышечку одной солонки, и посетитель высыпал на свой филадельфийский сэндвич с говядиной и сыром больше соли, чем я вытряхнула из своей головы. Чаку пришлось переделывать блюдо.

Писательница со своей ассистенткой пришла опять – во второй раз за два дня пребывания в городе.

– Добрый день, – улыбнулась я, после того как Кёрби их усадила. – Вы к нам вернулись?

– Нам здесь нравится. Перед отъездом хочу попробовать кубинский сэндвич.

– Я не это заказывал! – крикнул Федре Дуэйн Кауфман из-за углового столика.

Он сбросил на пол верхнюю булочку своего сэндвича и облизал палец.

– Ой-ой! – прошептала Кёрби. – Опять пьяный. Может, полицию вызвать?

И как он умудрился нализаться с утра?

– Федра разберется, – помотала головой я.

– Я заказывал без кетчупа! – орал Дуэйн. – И все остыло к чертовой матери!

– Извини, приятель, сейчас все поправим. – Федра взяла его тарелку и устремилась на кухню.

– Никакой я тебе не приятель! – прокричал Дуэйн ей вслед. – Дерьмовое кафе!

Я подошла и улыбнулась:

– Не хотите выпить кофе, пока Чак переделывает ваш заказ?

– Отвянь! – рявкнул Дуэйн, повернув ко мне голову, но не отрывая глаз от пола. – Я хочу гребаный бургер – такой, какой я заказывал. Что – так трудно?

Перед ним стояла почти полная чашка чая, но мне нужно было чем-то его занять, пока Федра не вернулась.

– Сейчас все сделают. Давайте я подолью вам чаю, – сказала я, беря чашку.

Дуэйн поймал меня за запястье:

– Не тряси титьками у меня перед носом!

Содержимое стакана выплеснулось мне на туфли. Я безуспешно попыталась высвободиться. Тут руку Дуэйна схватила другая большая рука. Пьяница застыл. Я тоже. Это был Тэйлор.

– Что ты ей сказал? – произнес он зловещим низким голосом.

Я было разинула рот, но Дуэйн отпустил меня и, нервно расхохотавшись, прорычал:

– Не надо мне чая. Оставьте меня в покое!

Тэйлор разжал руку и сделал шаг назад, пропуская Федру.

– Ну вот, Дуэйн: чизбургер прямо с гриля, без кетчупа. Мы извиняемся, – сказала она громче, чем было необходимо, и встала между мной и разбушевавшимся посетителем. Я шагнула в сторону. – Ну как? Теперь лучше?

Он откусил свой бургер и, закрыв глаза, стал жевать, как животное. Кусок хлеба и колечко лука упали у него изо рта на тарелку.

– Да. Только долго ждать пришлось.

Махнув мне рукой, чтобы я занялась другими посетителями, Федра посмотрела на Тэйлора, но что означал ее взгляд, я не поняла. Я проводила парня к его столику. На этот раз он пришел один.

– Все в порядке? – спросил он.