Бегущие по мирам - Наталья Колпакова

Да и с героизмом дела обстояли так себе. Помогать-то он, конечно, помогал. Но все как-то нелепо, не по-геройски. То споткнется, то правила нарушит, то уронит что. Как-то раз даже сам упал. Эх и шанс он тогда упустил! Шел мимо чего-то такого пафосного, с зеркальной витриной (то ли салон, то ли скупка). Солидная, с золотыми загогулинами дверь несолидно распахнулась, и прямо под носом у Макара выскочила на улицу она. Как водится, встрепанная, с дикими глазами. Пронеслась мимо. Руку протяни! Макар рванулся следом. Очень уж надоело наблюдать, как она исчезает, а тут такая оказия – ни одной темной личности поблизости. А перед дверью этой самой решетка такая оказалась. Коварная. Тут бы всякий упал. Макар и рухнул в полный рост, как стоял. Что-то впилось ему в бок, сверху обрушился поток брани, а следом – тяжесть, от которой потемнело в глазах. Когда свет вернулся, Макар осторожно приподнял голову. Прямо перед ним, нос к носу, возлежал на асфальте господин с благообразным некогда лицом. За разбитыми стеклами дорогих очков светились ненавистью глаза – умные глаза обломавшегося московского интеллигента. Судя по всему, интеллигент выскочил из дверей следом за девушкой, зацепился за упавшего Макара и сверзился тоже.

– Простите, – пискнул Макар.

– Бл... ушла, бл...

– Вы не ушиблись?

– Стой, сучка, мать твою!

Сбросив с себя интеллигента, Макар поднялся и огляделся. Вывеска над входом вкрадчиво сообщала: «Антиквариат, предметы старины, произведения искусства». В прохладной полутьме за порогом хищно мерцали глаза парочки мордоворотов. Какое отношение они имели к искусству и старине, выяснять как-то не хотелось. Пока враг не опомнился (а в том, что перед ним враг, сомневаться не приходилось), Макар почел за благо унести ноги.

Ну, как вам такой эпизод? Где тут повод для гордости? «Здравствуйте, это я. Помните, я еще упал на пороге комиссионки, когда за вами кто-то гнался? Давайте с вами дружить!» Тьфу...

В наследство от экстравагантной бабушки Алёна получила не только скромную квартирку с немногочисленными, но со вкусом подобранными предметами обстановки, но и круг, что называется, «нехороших знакомств» – тоже небольшой и со вкусом подобранный. Солидные люди, все больше зрелого возраста, любители качественных вещей и азартных игр интеллектуального плана. Продолжая семейную традицию, Алёна изредка усаживалась за стол – поупражнять мозги и проиграть необременительную сумму. Большего бабушкины престарелые кавалеры себе просто бы не позволили из почтения к усопшей. Так бы все и шло, если бы бабулино наследство не было таким невозможно скучным. Алёна входила в чинные гостиные, за стенами которых будто бы и не неслась реальная жизнь, и чувствовала, что сама постепенно превращается в музейный экспонат. Мумифицируется заживо. Хотелось большего – сложных задач, риска. И где, спрашивается, все это брать? За преферансом в старомодной гостиной почтеннейшего Афанасия Степановича, профессора культурологии? Или на работе, в окружении малых детей и теток-сослуживиц?

В общем, Алёна завела собственные нехорошие знакомства. И на собственной шкуре поняла, что означает это словосочетание. С одними она играла в карты, другим помогала оценивать старинные вещицы, благо бабушкина выучка и кругозор позволяли. Подонков хватало и среди тех, и среди других, но она была слишком уверена в себе, чтобы поджимать хвост. С ее-то умом – и нарваться на неприятности? Нонсенс! Да и везло ей поначалу. Дуре.

Потом она вдруг проиграла. Дело почти невероятное, если в приличном кругу, потому как игры она предпочитала сложные, где от чистого везения мало что зависит. Другое дело – круг неприличный. Ни аналитический дар, ни лучшая в мире память не спасут от банального шулерства. А потом у нее пропала одна антикварная поделочка, оставленная для более пристального изучения. Ясно ведь, что увели, но не докажешь, а оплачивать пропажу пришлось ей. Она зачастила на другую сторону, отлично понимая, что отчаянно рискует. Рискует и на той стороне, и на этой, ведь диковины из иномирья как две капли воды напоминали подлинные раритеты различных, весьма давних, европейских эпох. Заметьте, в идеальной сохранности! Неудивительно, что каждая сбываемая вещица вызывала огромный и не всегда здоровый интерес. Неприятности посыпались, как горошины из прорванного мешка – сперва по одной, потом ручейком. Наконец случилось неизбежное – мешок расползся, и Алёну накрыло с головой. Выбиватели долгов перешли от разговоров к энергичным действиям, а главный покупатель, приличнейший с виду антиквар, вдруг решил, что Алёна должна отдать ему весь бизнес с таинственным поставщиком, сама же смирнехонько удалиться. Ее прессовали с обеих сторон, пасли, несколько раз едва не похитили, уроды! И как ей удавалось улизнуть? Чудо, не иначе.

Ах, до чего не хочется снова идти на другую сторону! В последний раз, памятный пролитым кофе, порванными бусами и скандалом на рынке, она едва не спалилась. Да и непонятное там что-то творится, непонятное и опасное: утюг этот агрессивный, взбесившаяся шкатулка... А пересохшее озеро! Как вспомнишь, так мороз по коже. В общем, нельзя туда соваться, нельзя. Но что еще остается? Ее загнали в угол, срочно нужны деньги, и много. И еще передохнуть, пересидеть... Уж там-то ее точно не достанут!

Алёна ускорила шаг. Она нутром чувствовала слежку. Точнее, не нутром, а лопатками: между них ввинчивался чей-то неотступный взгляд, и пот мерзко полз по коже. Наверное, у нее развивается мания преследования. Скоро она окончательно свихнется и остаток жизни будет тешить санитарок историями о нравах несуществующего мира.

Вдруг позади, совсем рядом, зло взвизгнули тормоза. До моста оставалось всего ничего, и Алена помчалась что было сил. Следом несся топот, он приближался, и оглядываться было некогда, да и незачем.

– Стойте, девушка, подождите!

Ныряя в сумрак под мостом, она выдохнула с невыразимым облегчением. Спасена! Еще несколько шагов, и... Но туннель вовсе не был спасительным укрытием, это был лишь переход – вроде подъезда, а в подъезде всякое может случиться. На последнем шаге чужие пальцы вцепились ей в запястье, она рванулась вперед – и полетела, преследуемая жалобным зовом:

– Девушка! Девушка...

...Макар вынырнул из розового киселя оглушенный и полуослепший. Его нешуточно мутило, в голове кружил злокозненный сиреневый вертолет, перед глазами все плыло и колыхалось. Нечто подобное он испытывал страшно давно, на первом курсе, когда впервые в жизни нажрался портвейна «Агдам» – водился в те времена такой напиток.

– Придурок... – донесся из невообразимой дали нежнейший голос.

Пение райских птиц, шелест листвы на древе познания, первый дождь, омочивший новорожденную землю, – вот что это был за голос. Человек религиозный, наверное, решил бы, что угодил в рай, но Макар почувствовал, как что-то твердое впивается в ягодицу, и усомнился.

– Еще лыбится...

Он пошире раздвинул веки. Кисельное марево побледнело, разошлось, выпустив на поверхность ослепительное лицо, искаженное бешенством. «Прекрасна во гневе», – поэтично подумал Макар и заерзал, пытаясь устроиться поудобнее. Это зрелище он готов был созерцать вечно и не хотел, чтобы досадные мелочи нарушали медитацию. Тут-то и обнаружилось, что пребывает он под деревом – гигантским, судя по величине и корявости корней, язвивших седалище.