Подружка невесты - Рут Ренделл

Они шли по тротуару вдоль изгородей небольших, квадратных садиков. На газонах пробивалась трава, на деревьях раскрывались почки. Паутина улиц простиралась на полмили в эту сторону и на полмили в другую, а затем вливалась в район Виктории. На одном из перекрестков, ожидая, пока Харди, предварительно обнюхав и изучив все заборы, не поднимет с гордостью заднюю лапу напротив одного из столбов, Филипп заговорил об Арнэме. Он сказал, что видел сегодня его машину, а потому уверен: Арнэм просто бросил мать, которая стала ему безразлична.

— Он и впрямь должен вернуть Флору, — неожиданно произнесла Фи.

— Флору?

— А ты не считаешь, что должен? Возвращают же кольца или письма после разрыва. — Фи зачитывалась любовными романами. Раз уж выходишь замуж за Дарена, такой надо и быть, думал иногда Филипп. — Это ведь ценная вещь, а не пластиковый гном, которых ставят в садах. Если он не хочет видеться с мамой, он должен прислать статую.

Эта мысль казалась Филиппу смешной. Лучше бы мать тогда не поддалась порыву и не делала бы Арнэму этот совершенно неуместный подарок. Пока брат и сестра переходили улицу, Харди послушно следовал за ними, но, оказавшись на противоположной стороне, побежал вперед, весело виляя хвостом. Как странно, подумал Филипп, что даже такие близкие люди, как он и Фи, все видят в разном свете. Самым обидным он считал то, что Арнэм поощрял любовь Кристин, а потом бросил ее. Но Фи его удивила: оказалось, что их взгляды на самом деле очень схожи.

— Она думала, с самого начала думала, что он женится на ней, — сказала Фи, — не догадываешься почему? Думаю, нет. Но ты ведь знаешь маму, знаешь, какая она странная, иногда совсем как ребенок. Я могу тебе объяснить. Она поделилась со мной — но ведь она не говорила, чтобы я ничего не рассказывала тебе.

— Что именно?

— Ты ведь не проболтаешься? Думаю, она мне доверилась как дочери. Это не так, как сыну, понимаешь? Мама совершенно неожиданно рассказала, почему была уверена в том, что он на ней женится, — Фи посмотрела на брата почти трагически. — Я хочу сказать, что любая другая женщина так бы не считала, может, думала бы прямо противоположное, но ты же знаешь маму…

Филиппу, в общем, уже ничего не нужно было говорить. Он густо покраснел. Лицо горело так, что он даже приложил к нему руку. Если Фи и это заметила, то виду не подала.

— В тот раз, когда он приезжал к нам домой, она что-то приготовила или заказала еду в ресторане. Нас в то время не было, и он… В общем, они — у них был секс, они занимались любовью, как хочешь, так и называй это. В ее спальне. Представь себе, если кто-то из нас вошел бы. Было бы так неудобно…

Филипп засунул руки в карманы и побрел, опустив глаза.

— Лучше бы ты не рассказывала. — Смятение, бушевавшее внутри, пугало его: словно он не только сердился, но и ревновал. — Почему она с тобой поделилась этим?

Фи взяла брата под руку. Филипп не ответил на этот жест, будто внезапно испугавшись прикосновения. Собака бежала впереди. Наступали сумерки — время, когда все отчетливо видно, но свет какой-то неземной, холодный, бледный.

— Я и сама не знаю. Наверное, это из-за Сенты. Ее мать на десять лет старше, чем наша, а романы крутит постоянно. Теперь вот у нее новый ухажер, которому нет и тридцати, как мне рассказывал Дарен. Я упомянула об этом в разговоре с мамой, и она выпалила: «У меня с Джерардом тоже был роман, но только один раз». Ты же знаешь, как она иногда промахивается в выборе слов: «У нас был роман в тот вечер, когда он приехал с бутылкой вина; тогда он и сказал, что ему нравится Флора».

Филипп промолчал. Фи пожала плечами. Не глядя на сестру, Филипп почувствовал это движение. Не перекинувшись ни словом, они одновременно оглянулись. Фи позвала Харди, пристегнула поводок. Немного погодя она заговорила о своей свадьбе, о приготовлениях в церкви, о том, когда к дому будут подъезжать машины. Филипп был смущен, рассержен и, непонятно почему, ужасно расстроен. Когда они вернулись домой, он понял, что не сможет посмотреть матери в глаза, и пошел сразу наверх, в свою комнату, спать.

Для спальни эта комната, конечно, маловата, но для просторной ванной — в самый раз. И все же у Филиппа не было полномочий спрашивать, почему миссис Райпл решила пожертвовать третьей спальней и превратить ее во вторую ванную, хотя его всегда интересовали подробности такого рода. Он часто бывал в разных домах и удивлялся всяческим людским чудачествам и странностям. К примеру, зачем у хозяйки на подоконнике лежит бинокль? Чтобы смотреть на птиц в небе? Подглядывать за соседями?

Туалетный столик был очень низкий, и рядом с ним даже никакой табуретки. Если женщина захочет сделать прическу или накраситься перед зеркалом, ей придется сесть на пол. На небольшой полке стояли книги только по кулинарии. Почему хозяйка не держит их на кухне? Филипп вынул из кармана рулетку и начал обмерять комнату. Четыре метра тридцать сантиметров на три пятьдесят, а потолок — два пятьдесят два. План ему составлять не придется: он еще этого не умеет. Ну и ладно, все равно ничего экстраординарного или претенциозного делать с этой комнатой не будут. Обычная ванна и раковина, выбранные хозяйкой, туалетный столик со шкафчиками из черного мрамора и плитка молочного цвета с узором из черных и золотых цветов.

Оконные рамы будут двойные. Филипп снимал мерки очень осторожно: Рою нужно знать все в точности до миллиметра. Записав своим мелким, аккуратным почерком все цифры в блокнот «Розберри Лон», Филипп оперся о подоконник и выглянул в окно.

Внизу были садики, все одинакового размера, и заборы с решетчатыми калитками, отделяющие один от другого, тоже одинаковые. Наступило лучшее время года, на деревьях только-только появилась свежая листва и даже цветы, розовые и белые. Цвели тюльпаны (редкий случай, когда Филипп знал, как называется растение). Что-то насыщенно-коричневое и золотое росло на краю сада миссис Райпл. (Может, желтофиоль, подумал он.) За садами были дома, изначально тоже одинаковые, но после разных перестроек — или комната наверху превращена в спальню, или пристроена оранжерея, или сделан дополнительный гараж — уже отличающиеся друг от друга. Только один из них, казалось, остался таким, каким его когда-то давно построили, и сад у этого дома был лучший, с цветущим розовым кустом боярышника, склонившим ветви к земле, с лужайкой, превращенной в сад камней, с ковром беспорядочно разбросанных фиолетовых и желтых горных цветов. На них будто бы смотрела небольшая мраморная статуя, почти скрытая ветвями куста. Филипп толком не видел ее — расстояние было довольно большим, — но что-то показалось ему знакомым: наклон головы, вытянутая правая рука с букетом цветов и сама поза девушки, застывшей в медленном танце.

Филипп очень хотел рассмотреть статую получше и вдруг понял, что это возможно: ведь на подоконнике лежит бинокль. Он вынул его из футляра, поднес к глазам. Пришлось навести резкость — и все стало замечательно видно. Отличный бинокль: маленькая статуя оказалась как будто в метре от Филиппа. Он видел ее глаза, красивый рот, диагональный узор на ленте, которой схвачены струящиеся волосы, миндалевидные ногти и даже лепестки и тычинки цветов в букете.