По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

К тридцати пяти я перестал быть молодым человеком и превратился в мальчика.

– Где твоя интеллигентная прическа и что за ужас ты носишь на своей голове.

Интеллигентная прическа – это моя роскошная лысина, а ужас – это, надо полагать, то, что на ней произрастает сейчас.

– Здравствуй, дядя. Посмотри, что это.

Об этом не многие знают, но в глубине конторы (дядя Миша терпеть не может модное слово «офис»), которая торгует всем, кроме наркотиков и живого товара, существует маленькая комнатка, в которой есть все для проведения досуга – ювелирное и часовое оборудование. Это святая святых. Весь город знает, что в конторе нет ничего достойного, кроме вычислительной техники, из-за чего стоило бы ее взломать. Троих заезжих молодых людей, не поверивших этому, нашли в весьма неприглядном виде. Узнать их могли только очень близкие родственники.

– Покажи мне, мальчик, вещь, которая, слава богу, заставила-таки тебя навестить старого дядю Мишу.

Не считая трех раз в неделю, когда он приходит сам полялькать с моими дочерьми, один день из десяти я посвящаю ему. Старики обидчивы.

Дядя Миша, не торопясь, сел, вставил в глаз свою гляделку и сказал:

– Дай.

Я дал. Он посмотрел и быстро встал. Потом медленно сел. Провел рукой по волосам и начал внимательно рассматривать каждый камень. Откинулся в кресле, убрал свою гляделку и сказал:

– Сядь.

Я сел.

– Мальчик мой, – непривычно нежным голосом начал он. Я подобрался. Излишняя нежность в этом случае могла означать разное. – Я знаю тебя с детства.

Я кивнул.

– Ответь мне, сколько ты убил людей, чтобы завладеть этой вещью?

– Она что, такая дорогая?

– Ты помнишь старый анекдот о том, как еврею предложили купить Волгу?

– Да.

– На это можно купить все реки России со всеми пароходами и пристанями и даже песком. Какая самая большая река в Европе?

– Наверное, Дунай, – обалдело проговорил я.

– На нее хватит тоже. Ты не ответил мне. – В голосе дяди Миши звякнули нехорошие нотки.

– Хоть убей, не помню.

– Не разбрасывайся словами. У каждой честности есть пределы. Это, – он кивнул на ожерелье, – серьезный соблазн даже для моей.

В этот момент он очень напомнил мне удава Каа, не того, лениво-сытого, а другого, который издевательски интересовался, слышат ли его бандерлоги.

Настороженная, недобрая часть моего сознания, о существовании которой я и не знал, глухо зарычала и вздыбила загривок, а я почесал пузо и начал вытягивать кинжал. Воздух ощутимо загустел от напряжения.

Дверь в святая святых слетела с петель и впечатала меня в конторку. Терпеть не могу хамства. Отшвырнув дверь, я вытянул-таки кинжал и грозно, как мне хотелось бы, сверкая глазами, устремился к хулигану. Сверкание пришлось прекратить, потому как здоровила, весь бугристый от мышц, в неплохом, кстати, костюме, проорал какую-то нечленораздельную агитку и всадил зловещего вида секиру в конторку. Туда, где только что был я. Древнее сооружение с печальным грохотом прекратило свое существование. Я не стал ждать повторения и рубанул незваного гостя по горлу. У нас на Кавказе так: гость – будь добр к столу, не гость – сразу по горлу. Весело булькнув и залив меня кровищей, мужчинка упал. Но радовался я недолго. В дверь пер такой же, за ним махал секирой очень похожий на двух первых. Кинжал в этом случае – не самый лучший аргумент против двух секир, и я наклонился, чтобы позаимствовать инструмент у первого посетителя. Кувыркнувшись, я еще успел избежать встречи с аргументом, которым радостно размахивал агрессор. Дядя Миша, оторопевший от такого шумного вторжения, наконец пришел в себя, не вставая с кресла, обнажил свой клинок и всадил его в глаз вооруженному злодею, откатился назад, гулко рявкнул неведомо откуда взявшийся ТТ, и третий с дырой в голове и выражением детского удивления на лице громко грянулся на пол. На дяде Мише не было ни капли крови. А я был как языческий бог прямо в момент жертвоприношения. Причем непонятно, меня ли жертвоприносили, мне ли.

– Наверное, тройняшки, – высказал я мудрую мысль.

Дядя Миша внимательно посмотрел на меня и растворил в пространстве пистолет.

– Мальчик мой, что происходит?

Тут он разглядел, чем покрыта рукоятка кинжала, который я пытался вытереть об одежду одного из посетителей, и его хваленая осетино-еврейская выдержка дала сбой. Он стал тем, кем и был – потомком двух лютых бандитских родов. И неважно, что одни его предки сбегали с гор за провиантом и развлечением, а другие добывали все, не выходя из городов, однако и те и другие излишним человеколюбием и терпеливостью не отличались, как, впрочем, и сам дядя Миша.

Он начал метать громы и молнии. Он рассказал, как печалится мой дед, глядя с небес на такого непутевого внука, как бодро ворочаются мои многочисленные, достойные всяческого уважения предки в своих последних пристанищах и как он будет вынужден оплакивать безвременный уход из жизни таланта (моего).

К счастью, в этот момент злодеи, как и все предыдущие, слегка прошипев, саморассосались, заставив дядю Мишу замолчать на полуслове.

– Дай мне кинжал, – протянул он руку.

С некоторой опаской я протянул ему клинок рукоятью вперед.

– Какое великолепие, – пробормотал старик, любуясь игрой камней.

– Чему я всегда поражался в вас, осетинах… – После прочтения нотаций дядя Миша быстренько становился представителем самой мудрой, вечно гонимой, но никем не догнанной нации. Дуализм в происхождении – удобнейшая вещь. – …Так это вашему безрассудству. Зачем надо было тащить ко мне это неприличной стоимости ожерелье, если можно было принести этот клинок? Зачем было подвергать, в конце концов, такому испытанию мою порядочность?

– Кто же знал, что они такие дорогие, – проворчал я, стаскивая начавший дубеть пиджак.

Сами эти твари исчезали, а вещи и, скажем так, продукты жизнедеятельности, или скорее смертедеятельности, нет. Бардак. То есть безобразие.

Дядя Миша увидел клинок в ножнах на запястье и застонал.

– Сколько их у тебя?

– Много.

– Значит так. Пойдем-ка отсюда. И вообще, где эти секьюрити. Зачем я им плачу столько, что могу кормить на те деньги маленькую страну негров.

Появилась охрана. Это почему-то называют Толиком. Где-то метр восемьдесят ростом, в ширину чуть меньше. Очень шустрый и деятельный дядечка. Русский богатырь. Дядя Миша не доверяет охрану своей персоны нашим. Кавказцы, считает он, чересчур гонористы для постоянного напряжения. Их стихия – атака. А русский и присмотрит, и догонит, и прибьет. И все – не торопясь. Дядя Миша ценит спокойствие и надежность. У него был как-то прибалт, но долго не задержался. Чересчур рассудителен. Когда дело касается чести семьи, благоразумие не всегда лучший советчик.