Ведающая Водой - Алёна Носова

– У тебя будет много учителей, – ответил Арамил, – но если ты проявишь усердие и станешь адептом, я возьмусь за твое обучение.

– Магия совсем не интересная, – упрямо сказала Сая.

– А геометрия?..

Сайарадил осеклась и, нахохлившись, пробормотала:

– Если я буду прилежной, вы не сможете больше читать мои мысли.

«Она вовсе не робкая, – отметил про себя Арамил, – всего лишь сдержанная», а вслух произнес:

– С нетерпением жду твоих успехов.

В полной тишине они поднялись к переходной галереи.

– Человек из моих снов… Он – один из жрецов? – нарушила тишину Сая.

– Нет, – ответил наставник, нахмурившись. – Поговорим о нем позже… Сейчас тебе нужно поспать, – добавил он, кивком подзывая дежурившего у перехода послушника.

Широкая галерея вела в Храмовую башню, где в полумраке прохладных каменных сводов жили и учились те, кто отличался от людей за стенами.

Наставник передал Саю послушнику, и та пошла вслед за его сутулой спиной, еле видной в гнетущем полумраке. Послушник остановился около одной из комнат, толкнув скрипучую дверь, и Сайарадил храбро шагнула в темный провал. За спиной послышались шаркающие шаги: послушник ушел, унося с собой факел – единственный источник света. Девочка осталась в полной темноте.

Постепенно глаза привыкли к мраку, и оказалось, что темнота Храмовой башни вовсе не так черна, как думалось сначала. Сайарадил стояла посреди узкой вытянутой комнаты; в дальнем углу слева располагалась низкая кровать, на которой стопкой было сложено какое-то серое полотно… Неужели это одежда? Грубое на ощупь, полотно пахло травяным мылом. Сая стащила потрепанные белые одежды и облачилась в серый балахон ученики Храмовой школы, и, поколебавшись миг, оторвала от горловины своей туники красную пурпурную полоску ткани и решительно повязала ее вокруг шеи.

Она остается наследницей Валлардов даже в этих стенах.

Затем храбрость оставила Сайарадил. Забившись в уголок кровати у закрытого ставнями окна, она уткнулась лицом в колени и глухо зарыдала, повторяя сквозь слезы:

– Мама, я так хочу к тебе, мамочка…

Сантар

– Мама, мамочка!

Затхлый воздух был гнилостно-сладок. Длинное помещение дровяного склада под низким потолком было заставлено двумя рядами наспех сколоченных коек. Возле каждой – лавка или табурет для тех, кто оставался здесь на ночь. Несколько недель назад склад был полон звуков: стоны, хриплое дыхание, бессвязное бормотание измученных жаром людей – сегодня же на голых койках не осталось даже скомканных одеял. За последние три дня переделанный под лазарет склад опустел. Лишь в дальнем от выхода углу лучина все еще разгоняла подступающую темноту – но и здесь уже погасла надежда. Днем раньше казалось, что жизнь одержит верх, но чуда не произошло: этой ночью смерть победила, унеся в царство мертвых очередную жертву – молодую женщину, любимую жену и мать. Возле ее кровати замерли двое – отец и сын, оглушенные общим горем.

Наконец мальчишка одиннадцати лет не выдержал; ноги его подкосились, и он тяжело упал на колени, уткнувшись лицом в пропитанное уксусом одеяло.

– Мама! – его стон потонул в сырой ткани.

Зараза появилась внезапно и спустя месяц охватила все северные провинции Эндроса. В отчетах, приходивших в Сенат, говорилось, что болезнь пришла из лесов к северу от реки Тиуры. Сенаторы не спешили ответить на призывы о помощи, посылая на север краткие отписки. Причина была вовсе не в отсутствие средств в городской казне и даже не в опасности принести неведомую заразу в Эндрос – нет, все дело было в суеверном ужасе, который нагоняли на жителей Большого города северные леса.

Дикие земли.

Это название так прижилось, что его даже стали наносить на военные карты. Там, к северу за руслом Тиуры, ни у сенаторов Эндроса, ни у чиновников Райгона – ни у кого в подлунном мире не было власти. Здесь правила иная сила, названия которой никто не хотел давать. Даже жрецы предпочитали молчать, всячески уходя от разговоров о диких землях. Где же еще, как ни здесь, должна была появиться проклятая зараза?

За считанные месяцы население северных провинций сократилось на четверть. Поселенья по берегам Тиуры опустели. Кто-то говорил, что местные жители прогневали лесное божество; другие – разумеется, шепотом! – винили Эндрос и его жрецов; и только разумные люди понимал, что виной всему назары – народ из империи Райгон, располагавшейся в горах на востоке.

«Уже десять лет они сыплются на наши головы! – стонали северяне. – С тех пор, как в Райгоне свергли императора, народу жизни не стало. Самозванец лютует, вырезает целые деревни, вот люди и бегут… А куда им идти, беднягам косоглазым? По роже сразу ясно – беженец назарский! На равнинах им два пути: на каторгу или на невольничий рынок… Вот и прячутся в лесу».

Так и было. Гражданская война за императорский трон разорила казну и обескровила императорский двор – последствия, от которых назары так и не смогли оправится. Десять лет империю преследовали неурожаи из-за нехватки рабочей силы и болезни из-за разрушенных лечебниц. Все большее число назаров пускалось в бега из родных мест; самые отчаянные сбивались в шайки, устраивая набеги на маленькие деревушки по берегам. Еды не хватало, поэтому они не брезговали грызунами. Так появилась болезнь, прежде не известная на равнинах. Мор шествовал по северным землям, оставляя после себя разруху и плач.

Зараза не миновала и неприметного поселения, спрятанного на лесной окраине у самой границы Диких земель. Жители называли это место не иначе как Убежищем.

Едва поползли первые слухи о болезни, старейшины Убежища под угрозой изгнания запретили покидать пределы поселения, обязали всех мыться каждый день и кипятить питьевую воду. Но эти меры оказались тщетны: зараза уже проникла внутрь и через три дня после первого заболевшего охватила все поселение. Поначалу больных помещали в дровяной склад, но вскоре там не оказалось свободных мест, и заболевшие оставались дома, где за ними не было должного ухода. Рук не хватало, и те, кто был в силах, трудились день и ночь, не разгибая спин…

– Мама! – вновь простонал мальчик, отчаянно цепляясь за руку покойной.

Его отец, стоявший рядом, судорожно сжал ладони. Кулаки у него были огромные, как и рост, и разворот плеч – он был южанином по крови, диким на вид из-за густой черной бороды, закрывавшей нижнюю половину лица. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, он с тоской смотрел на свою жену. Огонек лучины дрогнул, и тень от ресниц покойной затрепетала – на миг показалось, будто она улыбнулась. Страшная болезнь не тронула ее лица, такого же прекрасного, как при жизни: высокий лоб, изящные скулы, тонкий