В поисках своего дома - Андрей Ветер

Однажды он отсёк кусок мяса от ягодицы застреленного индейца и запихнул его в рот. Это не доставило ему удовольствия или удовлетворения, но ему показалось, что он сумел добраться до вершины ненависти к дикарям.

— Их можно пожирать так же спокойно, как оленя или буйвола, — заявил он.

С тех пор он просто помешался на дикарях. Они мерещились ему повсюду. Он видел их лица за каждым валуном, за всяким стволом дерева и даже за дощатыми углами казармы. Он ждал встречи с ними с нетерпением обезумевшего любовника, карауля их подолгу за стенами укрепления и отстреливая их, как страшных ядовитых змей.

Бак Эллисон увидел его случайно в полумиле от форта, когда Хосе сидел верхом на трупе голого индейца и неторопливо (со смаком и со знанием дела) рассекал тело мертвеца. Было в нём что-то от довольного повара, который умело разрезал сочный пирог на равные доли. Синяя форма Хосе пропиталась кровью и стала чёрной. Жужжали мухи. Солдат был настолько увлечен своим занятием, что не услышал подошедшего к нему со спины Эллисона. Следопыт беззвучно извлёк широкий охотничий нож и с силой воткнул голубую сталь в жилистую шею мексиканца. Тот упал на растерзанное тело индейца без единого звука. Он умер, как его отец, не успев осознать собственную смерть.

Бак дважды сунул нож в мягкую землю, очищая сталь от крови…

Армейская жизнь не обещала никаких развлечений, поэтому охота превратилась в излюбленное занятие служивых. Особенное удовольствие солдаты получали от стрельбы по «краснокожим бестиям», из-за которых они были вынуждены прозябать в глуши. Они приравнивали индейцев к обыкновенным животным, но не без причины считали их мишенью более сложной, нежели олень или лось, поэтому записи о подстреленных индейцах выделялись особенно.

Сидя у тлеющих углей рядом со старым траппером, Бак рассказал об убитом мексиканце. Старик, увидев на лице Эллисона удивление и гнев, хмыкнул и покрутил тёмными пальцами пышные седые усы.

— Ты вырос в племени, друг, и для тебя здешняя жизнь привычна. Чтобы тебя не загрыз волк, нужно научиться лакать с ним из одной лужи, и для тебя это норма. Тебе привычно держать ухо востро. А им, — траппер кивнул в сторону солдат, — всё здесь чуждо и ненавистно. Они останутся чужими этой земле, навсегда чужими, как бы ласково ни светило солнце. Они ненавидят этот мир, потому что он слишком жесток, на их взгляд. Они боятся такой жизни и хотят уничтожить её любым способом, пусть даже сами при этом превращаются в животных. — Траппер замолчал и неторопливо сделал себе самокрутку. Огонь красными отсветами шевелился на его морщинистых щеках. Казалось, невидимые человеческому глазу призраки танцевали на его лице, оставляя светящиеся следы на морщинистой коже старика. — Ты же слышал не раз, что индейцев называют животными. Оно, конечно, недалеко от истины. Краснокожие — разумные звери. Но и городской народ, эти проспиртованные толстобрюхи, всякие там клерки, полицейские и прочие разные — тоже звери. Только они, на мой взгляд, худшие из зверей, они — заболевшие животные, обезумевшие животные. Что тут поделать? Так, видно, задумана эта жизнь. Мы, живя в лесах и горах, разговариваем с Землёй на понятном друг другу языке. Они же, городские твари, не знают этого языка. Они глухи к голосам листвы, травы и воды, бегущей в ручьях. Городская болезнь сделала их глухими и слепыми. Что можно требовать от них?

5

— Мы занимаемся пустым делом. Особенно, когда страна трясётся в военной лихорадке. Американцы бьют американцев. Да это просто смешно. — Капитан тяжёлыми шагами передвигался из угла в угол и возмущённо пускал дым. За окном мелькали тени гарцующих всадников. — Войну на континенте можно было оправдать лишь в те годы, когда Франция и Англия воевали друг против друга. Выбирался хозяин этой земли.

— А революция? Освобождение от короны разве не требовало крови? — Лейтенант, шевельнув лёгкими усиками, откинулся за столом и небрежно плеснул виски на донышко стакана. Желтоватая жидкость накрыла зазевавшуюся в стакане муху.

— Согласен с вами, полностью согласен. Но теперь воевать глупо, — капитан взмахнул рукой, и пепел с сигары слетел на пол. — Это всё равно как если левая рука отрывала бы правую. Зачем? Единая страна, единые интересы. Это причуды высшей власти…

— Успокойтесь, капитан, — засмеялся лейтенант добродушно, — мы с вами не принимаем участия в гражданской войне. Мы торчим тут и слушаем ночные завывания волков.

— И караулим краснокожих.

— Нельзя принимать их всерьёз, капитан.

— Почему? Индейцы всегда окружали тех, кто приходил в эту страну. Они были неотъемлемой частью здешней природы. Они звери. Они деревья. Они люди. Если их не станет, Америка изменит свой облик до неузнаваемости. Она перестанет быть той Америкой, которую мы стараемся покорить. Она превратится в огромный склад золота, меди и прочей дряни, на которую, между прочим, нам с вами наплевать. Мы умеем жить так, как живём сейчас. На самом деле нам не нужна другая жизнь. Вспомните Кортеса и Мексику. Когда этот конкистадор забрёл туда, Мексика брызгала золотом и кровью. Испанцы растоптали Ацтеков и Майя, и у Мексики стало лицо современного мексиканца в соломенном сомбреро. Исчезли широкие гладкие улицы, пропали великолепные дворцы, с которыми не мог сравниться ни один самый пышный королевский замок Европы. Разве это та страна, которой хотели владеть испанцы?

— Похоже, вы симпатизируете краснокожим…

— Ошибаетесь. Просто я хотел бы видеть окружающий меня мир таким, какой он есть, а не перекроенным по усмотрению политиков. Увы…

Хлопнула дверь, и в комнату вошёл Бак Эллисон. На лице его угадывалось заметное раздражение.

— Ставлю бутылку, если ты опять не с жалобой на солдат, Эллисон, — обернулся капитан и достал изо рта сигару, поправляя обслюнявленным кончиком сигары свои усы.

— Чёрт возьми, вы правы, сэр, — кивнул Эллисон.

Капитан усадил следопыта на стул возле лейтенанта, а сам продолжал расхаживать по комнате.

— Помоги нам скоротать время, Бак, — сказал капитан. — Мы затеяли разговор, который вполне имеет отношение к твоему недовольству… Ты ведь по поводу самовольной охоты солдат?

— Именно, капитан. Это моя работа, и я не люблю, чтобы в мои дела совали чужой нос.

— Успокойся, никто не отнимет у тебя твой хлеб. Солдаты занимаются охотой из желания развлечься. Согласись, что здесь можно загнуться от тоски. Многие пьют, просаживают деньги в карты. Мне это совершенно не нужно. Здесь армия, а не пансионат. Пусть уж они развлекаются охотой, чем раскисают в торговой лавке со стаканом в руках. Да и руку натренируют.

— Сэр, палить из ружей для удовольствия — дурная забава. Вам не видно, как реагируют на бессмысленные отстрелы дичи индейцы в лесу. Но вы можете понаблюдать за скаутами в форте. Поуни и Псалоки, да и белые трапперы прекрасно знают, чем заканчиваются подобные развлечения.

— Эллисон, я попробую объяснить тебе кое-что, — остановился напротив Бака капитан. — Я солдат по доброй воле. Никогда меня не принуждали силой надеть мундир. Я солдат и выполняю свой долг. Я старше тебя и крови повидал не меньше твоего, клянусь честью. Я научился смотреть правде в глаза. Уметь отворачиваться от действительности и обманывать себя — проще и выгоднее во многих отношениях. Я не всегда умел раньше принимать твёрдые решения, и именно это побудило меня в своё время пойти на военную службу. Здесь я выполняю приказы, я не должен возлагать ответственность на себя. Это вовсе не означает, что мне по вкусу всё, что задумывает правительство. Поверь, я считаю, что кровопускание для Америки — позорное дело. Но я также понимаю, что наша общая обязанность — склониться перед неизбежным. Не криви презрительно лицо. Не так это просто. Ты вот не сможешь отдать себя добровольно в руки истории, чёрт возьми. Ты предпочитаешь смерть минимальной зависимости от кого-либо. Но время таких людей подходит к концу. Ты и тебе подобные погибнете в бесплодной борьбе за мифическую свободу. Так погибали все, кто жил в стороне от эволюции общества и от прогресса. Вам только кажется, что вы можете прожить без цивилизации… Я солдат, я отдаю себе отчет, что занимаюсь грязной работой, что история когда-нибудь осудит меня и моих товарищей за пролитую здесь кровь. Но я готовлю землю для будущей жизни. У меня есть жена, но я никогда не позволю ей приехать сюда из Вашингтона с детьми, зная, как она воспримет мою хищную жизнь здесь. Я не сомневаюсь, что нельзя убивать детей и женщин, но я вынужден делать так, чтобы мужчины, опасаясь за жизнь своих семей, уводили племена прочь. Они должны остерегаться нас. Возможно, мы перестали быть джентльменами в этой стране, но ведь тут ласковыми словами не обойтись… Такова официальная политика, и я добровольно стал её служителем. Лично я не испытываю неприязни к индейцам, будь то дикие Сю или дружественные Вороны. Мне всё равно. Это лишь доисторические люди. Они понимают, когда подкармливаешь их, они понимают, когда хлещешь их. Я пользуюсь тем и другим. Да, мои люди убивают дичь без нужды. Но я должен лишить дикарей возможности жить, как они жили раньше. Краснокожие должны приобщиться к цивилизации, чтобы она не стерла их с лица земли. Но они не желают входить в мир белого человека… Остаётся лишь убивать их. Другого выбора нет… Попробуй осознать, что я сказал тебе, Бак. Мне было бы жаль видеть тебя сломленным. С историей надо смириться. Мы всего лишь маленькие фигурки, которые переставляет властная рука. И это даже не рука президента, не рука всей страны, не рука истории. Это рука Бога. Нет смысла противиться ей, мой славный друг.