Дело было так - Меир Шалев

Так я начал понимать то, что потом прояснится и тебе, читатель: если в других семьях хранят в тайне разного рода постыдные неудачи, мрачные истории мести, запретные страсти, пребывание в психушке, слабодушие, проявленное на поле боя, какие-нибудь уголовные преступления или незаконные беременности, а также пагубную склонность к «излишествам» и к продаже дынь перекупщикам с большой дороги, то в нашей семье такие волнующие и жизнеутверждающие секреты крайне редки, да и те сухи и бескровны, как высохшие на солнце пласты прессованного инжира, всем открытые и давно известные. Нашим по-настоящему тайным семейным секретом был Большой Американский Пылесос. Тот свипер, который дядя Исай, этот «дважды изменник», бестрепетно предавший как идеалы сионизма, так и идеалы социализма, послал из Лос-Анджелеса, что в капиталистической Калифорнии, своей невестке Тоне в первый трудовой мошав Нагалаль, основанный в Стране Израиля как раз убежденными сионистами-социалистами, пионерами второй алии. Свипер — вот наша главная семейная тайна, которую нужно скрывать от чужих, американский свипер, приговоренный бабушкой Тоней к вечному тюремному заключению в ванной комнате, дверь которой была наглухо закрыта, а вращающийся меч[21]в виде развевающейся тряпки не давал никому прикоснуться к ее ручке.

В те дни деревенские дети тоже несли трудовое бремя и выполняли многие тяжелые работы, то ли то в коровнике, то ли во дворе, в саду или в поле. Но бабушкины дети, моя мама и тетя Батшева, трудились вдвойне, потому что вдобавок ко всему бабушка возложила на них уборку в доме, а любую их попытку отговориться или взбунтоваться пресекала страшной угрозой, которой и мы до сих пор, бывает, пользуемся: «Я тебя порежу на кусочки!»

Каждое утро она будила их ни свет ни заря, чтобы девочки еще перед школой прибрали в доме, а для того чтобы они поспевали, переводила часы на час назад. В результате они являлись в школу в девять вместо восьми, а поскольку до этого успевали уже наработаться до упаду, то в классе спали с открытыми глазами.

В конце концов наш деревенский учитель Шмуэль Пинелис вызвал бабушку в школу и потребовал объяснений. Однако бабушка даже не потрудилась что-либо отрицать.

— Мои дети обязаны помогать мне по дому, — известила она учителя.

В этом убеждении она была не одинока. Другие родители тоже зачастую задерживали детей дома, чтобы те помогали по хозяйству, и учитель рассердился на бабушку Тоню точно так же, как сердился в таких случаях на других.

— Это дети! — воскликнул он. — Дети должны учиться! Дети должны вовремя приходить к первому уроку и не засыпать в классе от усталости.

Бабушка поднялась, молча выпрямилась во весь свой небольшой рост, показывая этим, что ей надоело тратить время на глупые разговоры, повернулась и вышла из учительской. Пинелис вздохнул. Но он не представлял себе, каким будет продолжение.

Несколько недель спустя, в одну из пятниц, за два часа до окончания уроков, в дверь класса постучали. Не успел учитель крикнуть: «Войдите!» — как на пороге появилась бабушка Тоня. Ученики из других семей, у которых были другие матери, заулыбались в предвкушении забавы. Моя мама, которая была бабушкиной девочкой, сжалась в комок на своем стуле.

— Доброе утро, — сказал Пинелис и уже собрался было добавить: «Чем обязаны?» — но бабушка Тоня перебила его.

— Сегодня пятница! — объявила она.

— Совершенно верно, — подтвердил учитель, как будто она была ученицей, правильно ответившей на его вопрос.

Все дети — за исключением моей мамы — уже откровенно хихикали[22]. Кое-где раздался даже громкий смех.

— Нужно приготовиться к субботе, — сурово продолжала бабушка. — В доме много работы.

— В классе тоже трудная работа, — сказал Пинелис.

— Батия должна помочь мне в уборке.

— Мы сейчас в середине урока, — сказал учитель, — Батия вернется домой в полдень, после уроков, как все другие дети.

Бабушка Тоня переступила порог. Ее глаза оторвались от учителя и остановились на дочери. Мама медленно сложила свои книги и тетрадки в полотняный портфель и поднялась с места.

— Я должна помочь маме, — сказала она учителю таким тоном, будто не разрешения у него просила, а объясняла или, может, даже напоминала ему одно из правил миропорядка. Солнце восходит утром, реки текут в море, планеты движутся по своим путям, а дочери бабушки Тони должны помогать ей поддерживать в доме идеальную чистоту.

Пинелис вздохнул точно так же, как при первой встрече с бабушкой Тоней, а бабушка, сказав свое, повернулась и вышла, оставив дверь открытой нараспашку. Батия вышла следом и тихо закрыла за собой дверь.

«Как она шла? — все думаю я. — Рядом с матерью или осторонь? И что сказала ей по дороге? А может, не говорила ничего, только молчала? А может, пошла другой дорогой, сдерживая рыдания? И обиды свои выговаривала только про себя?» Не знаю. Рассказ этот я слышал не от нее, а от Пнины Гери, ее «классной подруги», как говорили тогда в деревне.

— Я никак не могла понять, как это Батинька даже спорить не стала. Она всегда была такая острая на язык, и за себя умела постоять, а тут…

Я думаю, что мама не стала спорить по той же причине, по которой позже не хотела рассказывать мне об этой истории, — ей было попросту стыдно. И даже более того — она стыдилась своего стыда. Но была тут еще и другая сторона. Наш Нагалаль был местом прославленным и чванливым, в большом почете как в глазах ишува[23]тех дней, так, еще более, — в своих собственных. И, как это свойственно жителям таких знаменитых мест, закончив обсуждать и сравнивать Тель-Авив, Иерусалим, Кфар-Иошуа и Нью-Йорк со своим замечательным мошавом, они принимались обсуждать и судить друг друга. И моя мама не захотела спорить со своей матерью на глазах соучеников, чтобы не давать им повод для такого рода сплетен и насмешек. Она молча встала, вышла из класса и пошла домой убирать.

А уборки хватало. Сначала они с Батшевой вытряхивали все ковры, одеяла и постельные покрывала — вдали от дома, разумеется, чтобы ветер не занес пыль в окна. Потом они мыли все ступеньки: одна поливала из шланга, а другая большой жесткой щеткой чистила бетон. А затем приходил черед главного действа — ежедневного мытья всех полов.

Не знаю, когда появились нынешние замечательные швабры с губчатой насадкой, но знаю, что в дом бабушки Тони они не попали никогда. Прежде всего потому, что всякая губка старается на полу «наследить». Кроме того, никакая губка не отчищает углы и панели «как следует быть». А главное, швабра — это по сути своей негодное орудие, придуманное для людей, которые игнорируют суровые факты жизни, хотят увильнуть от работы и витают в облаках, вместо того чтобы встать на колени и присмотреться к действительности, какова она есть. И поэтому Батия и Батшева вынуждены были каждый день становиться на колени и драить эту «действительность» обыкновенной тряпкой, причем эта процедура повторялась до тех пор, пока бабушка Тоня не объявляла, что она довольна.