Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

Еще больше Кротов ликовал оттого, что нашлась изъятая у него при обыске рукопись «Между смертью и жизнью»; он считал свой экземпляр единственным, а тут оказалось, что была копия и он, Кротов, ничего не погубил. Кротов, конечно, умел радоваться, скоро его веселье заразило и меня, и архивариуса, и Лапоньку. То ли поэтому, то ли просто за Кротовым никого не было видно, мы не заметили, как Ирина из нашего праздника выпала.

Сейчас, Анечка, мне кажется, что я помню, что тогда, чем в большее неистовство приходил Кротов, тем подозрительнее она на него смотрела. Еще с их первой поездки в Инангу Ирина отчаянно боялась его восторгов, и вот теперь, когда он пытался подключить ее к общей радости, сделать так, чтобы и она ликовала, когда он подхватывал ее и кружил, она будто не понимала, что происходит, только знала, что ничего хорошего ждать не надо.

Пойми, мы все были счастливы, не один Кротов, все считали, что «Пятьдесят восьмая статья» – наша самая важная находка, от этой радости, наверное, и не заметили, что Ирины в сторожке больше нет. Это было очень странно, хлопнувшую дверь никто не слышал; здесь спрятаться вроде бы тоже было негде – комната и малюсенький закуток возле печки, где сохли дрова; и вдруг из закутка послышались писклявые хлюпающие звуки. Сначала никому и в голову не пришло, что это Ирина и что она плачет; мы стояли и, будто дураки, смотрели друг на друга. Она плакала все громче и громче, все безутешней, уже почти захлебывалась слезами, а мы не знали, ни что думать, ни что делать, как, чем ей помочь. От нашей радости к ее горю перебросить мостик как-то не получалось.

Анечка, милая, ты знаешь, что маму, бывает – и тебя, я понимаю неважно, то же и с Ириной. Я ведь, когда разбирал Колины письма, многое ей рассказывал. Говорил о встрече Коли со Спириным в Волоколамске, которую упоминает Петелин, говорил и о стоянии на Ходынке, и о воскрешении Лазаря Кагановича. Все это было ей интересно, просто, я думаю, ей и в голову не приходило, что однажды это может коснуться ее с отцом.

Я тебе уже писал, что примерно с полгода назад перестал слышать ее квоч и, когда поинтересовался, почему, Ирина сказала, что ей кажется, что отец боится, не хочет, чтобы она его воскрешала. Сколько она ни старалась, чтобы ему было не больно и не страшно, но и вправду, наверное, воскрешение не дело детей. Похоже, Христос любит нас как-то по-другому, и именно Его любовь нужна человеку, чтобы воскреснуть. Во всяком случае она ясно видит, что отец ждал не ее и ей не рад.

Ирина была тогда очень грустна, и я не сомневаюсь, что проблемы у нее были серьезные. Настолько, что это дело она пока решила оставить. Дальше, подобно мне, она сидела в ограде на скамеечке или – в сильный мороз – у себя в избушке и говорила с отцом, вспоминала его. Ну вот, а с того дня, когда нашлась «Пятьдесят восьмая», я опять слышу квоч с утра и чуть не до полуночи. По-моему, она твердо уверена, что следователь, который вел дело ее отца, благодаря Моршанскому все уже собрал, и теперь один вопрос: или она, или он.

Это настоящая гонка, где важен каждый день, каждый час, и Христос, к сожалению, участия в ней не принимает. Вчера она мне сказала, что один-единственный раз представила, как отец впервые открывает глаза и видит перед собой не Сына Божьего и даже не ее – собственную дочь, а своего следователя. Представила его ужас – он пытается кричать, но ни бронхов, ни связок у него еще нет, кричать ему нечем, он только хрипит – и ей достаточно. Она сама сутки напролет готова за него выть, биться об ограду, о могильный камень, лишь бы наваждение кончилось.

Удивительно, Аня, насколько плохо мы друг друга знаем. Кротов по-прежнему уверен, что все хорошо, просто замечательно и Ирина не плакать должна, а радоваться. В тот вечер, когда она – как была в слезах – ушла к себе, он принялся объяснять, что у нее обычная бабья истерика, она так боялась Инанги, что, услышав, что ехать не надо, – сорвалась. Он и теперь говорит про нервы, и я ему не перечу. В конце концов, Ирине самой решать, что про нее должны знать, а что нет.

К сожалению, сейчас она почти у меня не бывает, мы остались вчетвером. Работа идет прежним темпом, но без нее грустно. Правда, Кротов время от времени ее навещает, но похоже, она этим визитам не рада – возвращается он скоро и об Ирине не рассказывает. Про ее квоч мои домочадцы ничего не знают – с азартом, наперебой, гадают. Большинство считает, что это птица – я и тут молчу.

Пожалуй, Аня, я Ирину понимаю. Теперь, когда о Христе нет и речи – или она, или следователь, – ей кажется, что со страхами отца можно не считаться. Все это – чистой воды каприз. Кротов и без Ирины на подъеме; прямо жуть берет, какой груз висел на нем из-за серегинских работ – особенно из-за «Между смертью и жизнью»: он считал, что погубил единственный экземпляр. Ведет он себя так, будто вчера ему отпустили смертный грех. Я за него очень рад. Человек он, безусловно, честный и хороший.

Надю, вдову Моршанского, мы известили о рукописи в тот же день. Кротов из Рузы позвонил ей по телефону в Ленинград и рассказал про нашу находку. Оказалось, что утром она, разбирая вещи, нашла маленький медный крестик, свой крестильный, а под ванной – потерянное давным-давно обручальное кольцо. Подметала – вдруг оно оттуда выкатывается. И вот не успела надеть – кротовский звонок. Сказала, что через три дня приедет с фотоаппаратом и все переснимет, чтобы было и у нее, и у нас. Не сомневаюсь, что желающие напечатать «Пятьдесят восьмую статью» будут. Таковы главные новости.

Да, еще одно. Серегинские работы пересказаны Моршанским сухо, но профессионально, и суть того, как он понимал Новый Завет и самого Христа, ты представишь без труда. В рукопись вклеено несколько автографов Серегина. Писал он своеобразно: с ятями, ижицами, вдобавок, подражая семинаристам, многие знаки и начертание букв позаимствовал из старославянского. Наверное, в этом был некий шик, свидетельство, что и он, дворянин, умеет то, чему учили лишь потомственных поповичей.

Впрочем, зря пишу о ерунде. В нынешнем и следующих письмах изложу тебе основные серегинские идеи, выжимку уже из Моршанского. Его конспекты я сократил раза в три. Учти еще одно. После публикации «Пятьдесят восьмой статьи» на свет выплывут и подлинники серегинских трактатов – я в этом уверен. Так вот, если кто-то ими заинтересуется, захочет напечатать, издать, проблем не будет. Согласие Ирины есть, я ее спрашивал.

Первая работа называется «Две ипостаси». Объем – примерно сто рукописных страниц, суть – в трех тесно связанных между собой идеях. Начинает Серегин с того, что Господь всегда открывается человеку так, чтобы, если возможно, ничего в нем не поломать. После грехопадения, пишет Серегин, добро и зло соединено в человеке столь прочно, неразрывно, как в яблоке с райского дерева способность познания того и другого. Лишь праведник из праведников, святой из святых – Моисей – мог на горе Хорив разговаривать с Богом. В прочих евреях, хоть они и были Его избранным народом, накопилось слишком много зла – подойди они к Господу, зло бы сгорело, а вместе с ним погибли бы сами евреи.

Бог, говоря с человеком, каждый раз оставаляет нам право Его не услышать, то есть и здесь свобода воли остается за человеком. И все равно, пишет Серегин, откровения Господни вызывали целые потоки крови (побоища между различными направлениями христианства в первые века после Рождества Христова, позже – религиозные войны). Для Господа это огромная трагедия, беда, что чистое добро, которое от Него исходит, человек с легкостью обращает в ненависть и смертоубийство. Кстати, Анечка, я и дальше в «Двух ипостасях» находил переклички с Колиными письмами. Помнишь, что он писал о несвободе Господа, о Его зажатости нами, нашим злом? Правда, стиль Серегина спокойнее, академичнее.