Искусница - Елена Хаецкая

— Послушай меня, Сариа. Произошло нечто. И я обязана записать это, а потом заклеить страницы.

— Зачем?

— Что — «зачем»?

— Зачем это записывать?

— Чтобы память о происшествии не истлела. А это произойдет, если я не сделаю запись немедленно!

— Зачем же тогда заклеивать страницы?

— Потому что никто не должен знать о том, что произошло.

— Зачем же записывать?

— Потому что оно на самом деле было.

— Но тогда для чего заклеивать? Правда на то и правда, чтобы ее узнали все.

— Некоторую правду лучше утаить.

— В таком случае, ее не стоит записывать.

— Она может потребоваться. В какой-то момент. Поэтому ее необходимо сохранить.

— Но в заклеенном виде, — подытожил Сариа.

— Именно, — кивнула Хетта и вытерла пот со лба. — Я рада, что ты меня понял.

— Теперь понял.

И он вышел из комнаты, оставив Хетту наедине с книгой уставов.

Она раскрыла чистые листы, взяла перо и начала писать.

Хетта Таваци записала все, что случилось.

И о насилии, учиненном над ее дочерью Иман.

И о Номуне, и о пиратах.

И о гибели Готоба.

И о смерти Иман.

И о вмешательстве Джурича Морана.

И о гобелене, который он создал.

А под конец — о нитке, которая была намотана на средний палец ее левой руки.

Закончив писать, Хетта Таваци аккуратно заклеила страницы по краю и сделала пометку: «читать только хранителю и соблюдать в тайне».

После этого она размотала с пальца нитку, сожгла ее на пламени свечки и с легкой душой отправилась домой — к мужу и милой дочери Иман, которая никогда не выйдет замуж по причине своего слабоумия.

— Теперь ты понимаешь? — обратился к Деянире Тиокан, пятнадцатый хранитель книги уставов.

Девушка кивнула.

— В вашем прекрасном, богатом и внешне благополучном городе имеется маленькая грязная тайна. Обычное дело, поверь. Любой капитал имеет в своей основе какое-нибудь гнусное преступление. И у любого американского миллионера найдется предок — австралийский каторжник, если не похуже. Ничего страшного.

— Ты немножко не то понимаешь, — Тиокан постучал пальцами по книге. — Скоро я перейду к практической стороне дела. Итак, мы имеем в городе весьма опасный артефакт.

— Дубину, с помощью которой можно заставить человека исчез… то есть, пропасть навеки? — спросила Деянира.

— При чем здесь дубина! — Тиокан поморщился. — Ее в любом случае здесь уже нет. И тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что забрал ее отсюда твой приятель, этот твой земляк, Авденаго… Ты совершенно тупая, Деянира, и меня это, честно говоря, угнетает… Все это время речь шла о гобелене. Ты ведь общалась с Джуричем Мораном и должна была научиться смотреть на мир его глазами.

— Лучше я буду смотреть на мир вашими глазами, господин Тиокан, — предложила Деянира. — Объясните мне, чего вы от меня хотите, и я попробую помочь.

Он прищурился.

— Ишь ты, хитрая да гордая! Попробует она мне помочь, надо же… Тут, боюсь, никто помочь не сможет… — И увял. — Разве что ты… Выкормыш Морана. Да, выкормыш Морана — то, что надо. Для того я и рассказал тебе историю гобелена и вражды между Гампилами и Таваци.

— Господ Таваци я знаю, — кивнула Деянира. — Их мастерские занимают целую улицу. А вот Гампилы…

Он выдержал долгую выразительную паузу.

— Мелкие ремесленники, — закончила за него Деянира. — Большая часть членов этой семьи так навсегда и застряла в подмастерьях. Нет ничего почтенного в том, чтобы называться Гампилами, — позорное клеймо предательства с их имени несмываемо. Им приходится платить гораздо более высокие подати, потому что вина их перед городом огромна и не окупится никакими деньгами. Я слышала об этом на собраниях гильдий, — прибавила Деянира скромно.

Она слышала об этом — и притом в самых нелицеприятных выражениях — на пирушках подмастерьев, но признаваться в подобных вещах ей не хотелось. Впрочем, Тиокан и без того вполне отдавал себе отчет в том, каковы информационные источники Деяниры. От ее невинной лжи он просто отмахнулся как от чего-то совершенно несущественного.

— Глупости. Чем вызван слух о предательстве Гампилов?

— Очевидно, самим их предательством.

— Теперь, когда я рассказал тебе истинную историю вражды и гобеленов в Гоэбихоне, ты должна понимать, что все это ложь и клевета. Не Гампилы якшались с пиратами, а Таваци.

— Да. Но в городе считают иначе.

— Более того, если ты внимательно слушала, Деянира, ты обязана понимать: иначе все и происходило. Джурич Моран ухитрился поменять прошлое. Однако далее козни Джурича Морана не отменяют того, что было на самом деле. Недаром Хетта Таваци обмотала нитку вокруг указательного пальца. Эта мудрая женщина догадывалась, что только таким способом ей удастся сохранить свою память в неприкосновенности. Но как только нитка сгорела, Хетта вошла в несуществующее прошлое, как и все остальные. А запись сохранилась.

— В книге уставов. Понимаю, — кивнула Деянира.

— И только хранители уставов ее читают.

— Почему же вы рассказали об этом мне?

— Попробуй назвать несколько причин. Докажи мне, что ты стоишь доверия. Убеди меня в том, что ты не полная дура.

Деянира призадумалась и наконец высказала первое предположение:

— Сколько бы я ни старалась стать здесь своей, для Гоэбихона я — чужачка. У меня нет здесь родни, поэтому Таваци и Гампилы одинаково мне безразличны. Мои предки не пострадали от пиратских набегов. Поэтому я могу служить истине, не подтасовывая факты и не изменяя мир себе в угоду.

— Иными словами, тебе все безразлично, кто из двоих одержит верх, — кивнул Тиокан. — Видишь ли, все хранители, как бы ни были они объективны, все-таки в душе остаются на стороне одной из соперничающих семей. Это неизбежно. Но ты — чужачка. Тебе действительно все равно.

Деянира молчала. На глазах у нее вдруг выступили слезы. Тиокан заметил это и забеспокоился:

— Что с тобой? Ты больна? Дурно себя чувствуешь?

— Просто грустно, — вздохнула девушка.

— Почему? — насторожился Тиокан. — Жалеешь Таваци?

— Нет, это из-за того, что я — чужачка. Всем. Всегда. И ничто этого не изменит.

— На самом деле в Гоэбихоне имеется средство все переменить, — сказал Тиокан. — Ну-ка продолжим испытание твоей сообразительности.

— Гобелен, — кивнула Деянира, вытирая глаза. — Гобелен, который соткал Джурич Моран. Он ведь заповедал хранителям гобелена, чтобы они никогда и ничего в нем не изменяли.