Чужие - Дин Кунц

— Черт побери все это, черт побери того, кто это сотворил, кем бы он ни был! Я вспомню. Вспомню, сукины вы дети! Ублюдки! Вспомню!

И вот — неожиданное, невероятное: Доминик даже не прикоснулся к постеру со своим именем, от которого его отделяло несколько футов, но тот сорвался со стены. Постер был закреплен на стене четырьмя кусками невидимой ленты, удерживавшей его по углам, но лента отклеилась со звуком открываемой застежки-молнии, и он полетел прочь так, словно ветер проник сквозь доски и штукатурку. Шелестя и шурша бумагой «Викинг», постер спланировал к Доминику, и тот, отступив в удивлении на несколько шагов, чуть не упал на книги во второй раз.

Трясущейся рукой Доминик направил луч фонарика на постер, который остановился в нескольких футах от него — повис в воздухе на уровне глаз, слегка подрагивая снизу доверху, то выгибаясь в сторону Доминика, то отдаляясь от него, когда направление колебаний менялось. Испещренная кратерами поверхность луны рябила, написанное от руки имя Доминика подрагивало и извивалось, словно надпись на колеблемом ветром знамени.

«Галлюцинация», — в отчаянии подумал Доминик.

Но он знал: это происходит на самом деле.

У него прервалось дыхание, словно холодный воздух таинственным образом стал вязким, как сироп, и не мог проникнуть в горло.

Постер подплыл поближе.

Руки Доминика дрожали. Луч фонарика плясал. Резкие вспышки света пронзали колеблющуюся поверхность глянцевой бумаги.

По прошествии бесконечного мгновения, когда раздавался только шорох ожившего постера, во всех частях комнаты внезапно послышался другой звук: треск срываемой липкой ленты, похожий на стрекотание открывающейся застежки-молнии. Остальные постеры одновременно открепились от стен, потолка, окон. Полсотни лун ринулись на Доминика отовсюду, с нервным свистом, рокотом и со скрежетом, и он вскрикнул от удивления и страха.

Крик, вырвавшийся из него, казалось, прочистил горло, и он снова обрел способность дышать.

Сорвались последние клейкие пленки. Пятьдесят постеров недвижно повисли в воздухе, даже не покрытые рябью, надежно приклеившись к пустоте, к ничему. В доме мертвого игрока повисла такая тишина, что Доминику показалось, будто он попал в храм, откуда изгнаны верующие: холодная всепроникающая тишина словно пронзила сердце, прекратив даже слабое журчание крови в артериях и венах.

Потом, словно пятьдесят частей единого механизма, ожившего после щелчка тумблера, изображения луны размером три на пять футов сморщились, зашелестели, запорхали. Хотя в комнате не ощущалось ни малейшего дуновения, они начали крутиться в упорядоченном движении, как лошадки на карусели. Доминик стоял в центре этого призрачного вихря, а луны двигались вокруг него, подпрыгивали и переворачивались, скручивались и раскручивались, изгибались и вспархивали — то полукруги, то серпы, то диски, — убывали и прибывали, восходили и нисходили, ускорялись все больше и больше. В свете фонарика они напоминали процессию, приведенную в движение учеником чародея из старой сказки, который волшебным образом оживил ручки метелок.

Страх Доминика исчез, уступив место удивлению. В этот момент ему казалось, что происходящее не таит в себе угрозы. Напротив, в нем вдруг расцвела непомерная радость. Он не мог придумать объяснения тому, что видел, и стоял в тупом удивлении, озадаченный, пораженный. Обычно ничто не навевает такого ужаса, как неизвестное, но, возможно, Доминик почувствовал действие каких-то добрых сил. Изумленный, он медленно поворачивался в кругу, глядя на парад лун, и наконец дрожащий смех сорвался с его губ.

Через миг его настроение совершенно изменилось. В какофонии шума, издаваемого фальшивыми крыльями, постеры полетели на Доминика, словно пятьдесят огромных, впавших в ярость летучих мышей. Они кружили и метались над его головой, ударяли по лицу, молотили по спине. Хотя они не были живыми, он приписывал их атаку злым намерениям. Одной рукой он закрыл лицо, другой — той, в которой держал фонарик, — принялся отмахиваться от лун, но они не отступали. Шум становился все сильнее и лихорадочнее, бумажные крылья молотили холодный воздух и друг друга.

Забыв о недавнем восторге, охваченный паникой, Доминик двинулся по комнате в поисках выхода — но не видел ничего, кроме несущихся на него парящих, вращающихся лун. Ни дверей, ни окон. Он сделал несколько нетвердых шагов в одну сторону, в другую, потерял ориентацию.

Шум стал еще сильнее, в коридорах и других комнатах тысячи лун начали срываться со своих орбит. Раздавался звук срываемой клейкой ленты, выдергиваемых из штукатурки скобок, клей внезапно стал терять свое главное свойство. Тысячи щербатых лунных ликов — а потом новые тысячи — обрели свободу и повисли в воздухе, а затем, шурша своими тысячами фальшивых крыльев, развернулись и понеслись в гостиную; пощелкивая, потрескивая, шипя, они выстроились на орбите вокруг Доминика. Из-за непрекращающегося нарастающего рева казалось, будто его погрузили в бушующее пламя. Цветные глянцевые фотографии, вырванные из журналов и книг, мелькали, вспыхивали, мерцали, попадая в луч фонарика, что еще больше усиливало иллюзию пожара, а черно-белые снимки то каскадом устремлялись к полу, то спиралью воспаряли к потолку, словно чешуйки пепла, подхваченные потоком теплого воздуха.

Доминик хватал ртом воздух, в рот ему попадали луны на глянцевой и газетной бумаге, и приходилось их выплевывать. Тысячи малых бумажных планет — несколько слоев — водили хоровод вокруг него, а когда он истерически ударил по одному занавесу, составленному из фальшивых планет, то увидел за ним точно такой же.

Он интуитивно чувствовал, что эта невероятная демонстрация должна была помочь ему прорваться к сути его незапоминаемых ночных кошмаров. Он понятия не имел, кто или что стоит за этим явлением, но знал, какова цель. Если он отдастся этой лунной буре, позволит ей унести его, то поймет свои сны, поймет их пугающую причину и будет знать, что случилось с ним на дороге полтора года назад. Но он был слишком напуган, чтобы перестать управлять своим сознанием и позволить кружащимся, прыгающим сферам погрузить его в гипнотический транс. Он жаждал истины, но и боялся ее.

— Нет, нет!

Он прижал ладони к ушам, закрыл глаза:

— Хватит! Хватит!

Сердце при каждом выкрике совершало по два удара.

— Хватит!

С каждым криком его горло издавало трескучий звук.

— Хватит!

Он удивился, когда весь этот хаос пресекся в одно мгновение, словно симфонический оркестр закончил громоподобное крещендо на душераздирающей ноте. Он не предполагал, что его приказы-выкрики возымеют какое-то действие, да и сейчас не был уверен, что наступившая тишина — следствие его слов.

Он оторвал руки от ушей. Открыл глаза.

Вокруг него висело скопление полных лун.

Дрожащей рукой он сорвал одну из фотографий с несуществующей опоры, недоуменно покрутил в руке. Проверил пальцами, насколько она материальна. Ничего примечательного в фотографии не было, и в то же время она чудесным образом висела перед ним, как и тысячи других, неподвижных, все еще не упавших.