Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Наверное, здесь стоит заметить очевидную вещь: если бы братья Ротшильд в самом деле были мещанами, они не дали бы своим детям такого хорошего образования. Конечно, Натан выражал желание, чтобы его сыновья «отдавали ум, и душу, и сердце, и плоть, и все остальное — делу». В то время как он написал эти слова, которые чаще всего истолковывают неверно, все его сыновья, кроме одного, уже завершили образование и несколько лет работали в семейном банкирском доме. Кроме того, и Натан, и его братья признавали, что возможен конфликт между высшим образованием и успешным ученичеством в банке. Как выразился Карл, когда Соломон думал о будущем 15-летнего Ансельма: «Советую не позволять ему учиться… больше, чем еще два года, чтобы он вступил в фирму, когда ему исполнится 17. Иначе он не будет глубоко предан делу». Правоту Карла доказала биография Майера, единственного из сыновей Натана, который посещал английский университет. Вместе с тем ни один из братьев не сомневался в том, что успешная карьера в бизнесе сравнима с наилучшим вторичным образованием. Судя по всему, последнее они считали важной частью подготовки к первому. Более того, мужчинам-Ротшильдам третьего поколения на практике потребовалось даже больше времени, чем предполагал Карл, чтобы бросить учебу и поступить в «контору». Судя по дате первого появления его имени в деловой переписке, Ансельму было уже 23 года, когда ему, наконец, позволили играть серьезную роль в управлении фирмой (хотя партнером его сделали годом раньше; возможно, он выполнял для своего отца рутинную работу, записей о которой не сохранилось). Лайонелу было двадцать, когда он начал писать и получать деловые письма; Энтони и Нату было восемнадцать, а Майеру — двадцать один год. Ни один из сыновей Карла не фигурирует в переписке фирмы до двадцатилетнего возраста; более того, набожного Вильгельма Карла, очевидно, не считали способным работать без присмотра, пока ему не исполнилось 24 года. Оба сына Джеймса, Альфонс и Гюстав, лишь в 19 лет начали сами писать деловые письма. Учитывая точку зрения их родителей, что лучшее ученичество — это практика, можно заключить, что представители третьего поколения только в том возрасте и приступили к работе.

Во всяком случае, старшие Ротшильды не испытывали желания подвергать своих отпрысков тем же лишениям и строгостям, какими отличалось их собственное детство. Мать Ансельма гордилась не по годам развитой способностью своего 11-летнего сына к написанию писем не только потому, что такая способность могла пригодиться ему в бизнесе; она искренне хотела, чтобы он и его сестра получили «изящное образование» ради самого образования. Влияние на нее понятий о Bildung того времени отчетливо прослеживается в письме, которое она написала мужу в 1820 г. (к нему прилагалось письмо от их сына-подростка): «Добрый, милый мальчик очень откровенен со мной… что особенно меня радует, потому что… я всегда ставила целью, чтобы наши дети не скрывали от нас своих истинных, сокровенных чувств; и я — или, скорее, мы достигли цели». Натан относился к детям не столь сентиментально. После работы он играл с ними, позволял им (по воспоминаниям одного знакомого) «играть в лошадки, катая их на спине». Однажды он так энергично бегал, что ухитрился вывихнуть плечо. Он купил детям миниатюрную карету, в которую они запрягали четырех белых козлов и катались по парку в Стамфорд-Хилле. Семья, изображенная Уильямом Армфилдом Хобдеем в 1821 г., была — как это выглядит сегодня — счастливой: слева 3-летний Майер пытается вырвать письмо из отцовской руки; у ног Шарлотты Ханна Майер уронила чепец; а старшие мальчики тщетно пытаются усмирить семейную собаку, которая жует шляпу Лайонела. Ничего удивительного, что на губах расслабленного отца семейства играет легкая улыбка. Он сидит в кресле, скрестив ноги[84]. И позже он продолжал потакать им, даже баловать их. В то время, когда 17-летняя Ханна Майер позировала для своего первого портрета, она наслаждалась жизнью в Брайтоне. Через год, когда Томас Фауэлл Бакстон познакомился с Энтони, тот уже считался «великим охотником; и отец позволяет ему покупать любых лошадей, какие ему понравятся. Недавно он обратился к марокканскому султану, прося чистокровного арабского скакуна. Султан послал ему великолепного жеребца; к сожалению, после прибытия в Англию жеребец издох. Бедный юноша с чувством сказал, что это стало самым большим несчастьем всей его жизни».

В «Конингсби» Дизраэли вывел молодого Сидонию как широко образованного юношу: «Молодому Сидонии, для которого были закрыты университеты и школы… получившие первые сведения об античной философии благодаря учености и предприимчивости его предков… повезло с наставником… Благодаря своим почти инстинктивным способностям он проник в высшие тайны математики… Тут сыграли свою роль и обстоятельства его положения, давшие ему необычную способность к иностранным языкам… В возрасте девятнадцати лет Сидония… полностью овладел главными европейскими языками… в семнадцать он… отправился путешествовать. Какое-то время… он жил в Германии, а затем, посетив Италию, обосновался в Неаполе…»

Подобное описание не слишком далеко от того образования, какое получили Лайонел и его родные и двоюродные братья. Один из Монтефиоре вспоминал, как в 1815 г. Лайонела и Энтони забрали от их первого учителя, «поляка, который носил польскую конфедератку и расхаживал по классной комнате в высоких сапогах, зловеще постукивая тростью». Родители и друзья «наняли Гарсию, который раньше был бухгалтером в счетном доме „Барроу и Лусада“, а затем основал академию для избранных в Пекхэме, куда… и послали Лайонела и Энтони». Мальчики больше изучали современные предметы, чем классические; так продолжалось до 1827 г., когда их отправили в традиционное, хотя и немного измененное, «кругосветное путешествие». Когда им исполнилось соответственно 19 и 17 лет, они поехали смотреть достопримечательности Германии, а не «классической» Италии. Вместе со своим наставником Джоном Дарби они отправились из Франкфурта по главным городам Саксонии, оттуда проследовали в Прагу и Вену и вернулись через Баден и Страсбург. Характерно, что в их маршруте отсутствовала Пруссия, хотя, судя по всему, они все же заехали в Ганновер, чтобы посмотреть Геттингенский университет. Очевидно, целью путешествия стало приобщение к немецкой культуре. Помимо посещения бесчисленных картинных галерей и княжеских дворцов, братья нанесли визит вежливости престарелому Гете.

И только после путешествия началось приобщение Лайонела и Энтони «к делу»: в январе 1829 г. одному счетоводу во франкфуртском отделении поручили улучшить навыки счета у Энтони и довести их до уровня, приемлемого для банкира. «Я неустанно учу его и задаю арифметические задачи, — докладывал Натану новый наставник, — и рад доложить, что у него хорошая хватка и он усваивает все буквально на лету. Надеюсь в кратчайшие сроки передать молодому барону систематические познания в науке арифметики, после чего объясню все тонкости арбитражных операций с векселями и деловой переписки банкирского дома».