Когда рассеется туман - Кейт Мортон

Тедди не отвечает, только бурчит что-то неразборчивое. О людской неблагодарности, о том, как трудно в наше время найти работу. Впрочем, он держит мак за черный стебелек и задумчиво вертит в пальцах. Потом берет газету и притворяется, что погрузился в чтение. Мы с Ханной все вертим папиросную бумагу и насаживаем цветки на стебли.

Тедди складывает газету и кидает ее на журнальный стол. Встает, одергивает пиджак. Сообщает, что едет в клуб. Подходит к Ханне и полушутливо втыкает мак в ее волосы. Предлагает ей поносить за него цветок, ей такое украшение пойдет больше. Наклоняется, целует ее в щеку и выходит из комнаты. Будто вспомнив что-то, останавливается у двери.

— Есть только один надежный способ похоронить войну, — говорит Тедди. — Заменить потерянные жизни новыми.

Теперь замолкает Ханна. Она чуть напрягается, почти незаметно. И не смотрит на меня. Быстро выдергивает из волос мак, который сунул туда Тедди.

Ханна никак не может забеременеть. Это вечный камень преткновения между ней и мужем, да еще Эстелла подогревает конфликт, постоянно заговаривая о детях. Мы никогда не обсуждаем такие вопросы, я даже не знаю, что сама Ханна думает по этому поводу. Сначала я думала, что она втайне предохраняется — пьет какие-нибудь таблетки или что-то в этом роде. Но никаких следов медикаментов не обнаружила. Возможно, Ханна из тех женщин, которым не дано иметь детей. «Везет же некоторым», — говорила, бывало, мама.

Осенью двадцать первого года мне делают лестное предложение. Подруга Эстеллы, леди Пембертон-Браун, перехватывает меня в углу на одной из загородных вечеринок и предлагает работать у нее.

Я польщена. Первый раз кто-то по достоинству оценил мою работу. Пембертон-Брауны из Гленфилд-холла — одно из старейших и благороднейших семейств Англии. Мистер Гамильтон часто рассказывал нам о Гленфилде, о тамошних слугах, на которых должен равняться каждый уважающий себя английский дворецкий.

Я благодарю леди Пембертон-Браун за предложение и объясняю, что не могу оставить свою нынешнюю службу. Она советует мне не спешить. Говорит, что зайдет на следующий день — узнать, что я надумала.

И действительно заходит. Сплошная лесть и улыбки.

Я снова говорю «нет». На этот раз гораздо жестче. Объясняю, что знаю свое место. Кому и для чего я служу.

* * *

Проходит несколько недель, мы давно вернулись в дом номер семнадцать, и тут Ханна узнает о предложении леди Пембертон-Браун. Однажды утром она зовет меня в гостиную, и, войдя, я сразу понимаю, что хозяйка недовольна, только пока не знаю, чем.

— Можешь представить себе, Грейс, каково это — сидя за обедом, за одним столом с семью дамами, которые только и мечтают выставить тебя дурой, — узнать, что кто-то пытался переманить твою горничную?

От неожиданности я лишаюсь дара речи.

— А они болтают об этом, смеются и страшно удивляются, что я ничего не знаю. Что ничего не замечаю у себя под носом. И почему ты мне ничего не сказала?

— Прошу прощения, мэм…

— Да уж попроси! Неужели я не могу доверять тебе, Грейс? Я-то думала, что после стольких лет, когда так много пережито вместе…

Альфред так и не написал. От обиды и усталости у меня срывается голос:

— Я отказалась от предложения леди Пембертон-Браун, мэм. И не знала, что должна уведомить вас о нем, раз уж я сказала ей «нет».

Ханна словно приходит в себя. Вздыхает, садится на край дивана и покачивает головой. Растерянно улыбается.

— Прости меня, Грейс. Как мерзко с моей стороны… Сама не знаю, что на меня нашло…

Она даже бледнеет. Опускает голову на руки и несколько минут сидит молча. Потом говорит странным, вибрирующим голосом:

— Как же все это отличается от того, что я себе напридумывала, Грейс.

Ханна кажется такой несчастной, что я тут же раскаиваюсь в своей резкости.

— Что «это», мэм?

— Все. — Она поводит рукой вокруг. — Это. Эта комната. Этот дом. Лондон. Моя жизнь. — Ханна поднимает голову и глядит на меня. — Я чувствую себя никчемной, лишней. Иногда пытаюсь вспомнить последние годы и понять, где я совершила неверный шаг? — Она тоскливо смотрит в окно. — Как будто Ханна Хартфорд сбежала, чтобы жить своей настоящей жизнью и оставила меня здесь, вместо нее. — Ханна снова переводит на меня глаза. — Помнишь, в прошлом году я ходила к предсказательнице?

— Да, мэм, — с опасением отвечаю я.

— Она отказалась мне помочь.

Я облегченно вздыхаю, но тут Ханна продолжает:

— Не смогла, хотя собиралась: усадила меня, велела вытащить карту. Когда я подчинилась, она засунула ее обратно в колоду, перетасовала и предложила попробовать еще. По ее лицу я поняла, что вытянула ту же самую карту, я поняла, какую. Пикового туза. — Ханна встает и нервно мерит шагами комнату. — Сперва она вообще ничего не хотела мне говорить. Вместо этого взяла меня за руку и снова не сказала ни слова. Верней, сказала, что ничего не понимает, что все в тумане, ее внутренний взор тоже в тумане, и точно она может сказать только одно. — Ханна поворачивается ко мне. — Вокруг меня бродит смерть, я все время должна быть настороже. Где эта смерть — в прошлом или в будущем, она сказать не может, все слишком туманно.

Я собираю все силы и начинаю говорить, что не стоит беспокоиться, что предсказательница просто пугала ее, чтобы заставить прийти еще раз. В конце концов, сейчас, после войны о смерти можно сказать любому, и не ошибешься — почти каждый потерял кого-то из близких, потому и ходят к гадалкам. Но Ханна нетерпеливо мотает головой:

— Я знаю, что это значит. Сама догадалась, потому что много читала о таких вещах. Это метафорическая смерть. Время от времени карты говорят языком метафор. Это я умерла. Внутри. Я чувствую это уже давно. Как будто меня нет, а все, что происходит, это чей-то дурной сон.

Не знаю, что и сказать. Заверяю ее, что она жива. Что все кругом происходит на самом деле. Ханна горько улыбается.

— Какая разница. Если все происходит на самом деле, у меня вообще ничего не осталось.

Наконец-то я соображаю, что сказать. Сестра, а не служанка.

— У вас осталась я, мэм.

Ханна смотрит мне в глаза, берет меня за руку. Сильно, почти до боли стискивает пальцы.

— Не бросай меня, Грейс! Слышишь? Не бросай меня.

— Никогда, мэм, — отвечаю я, тронутая ее порывом. — Никогда.

— Обещаешь?

— Обещаю.

И я сдерживаю свое обещание. Уж не знаю — к добру или к худу.

Темнота. Тишина. Неясные фигуры. Это не Лондон, не комната в доме номер семнадцать на Гроувенор-сквер. И Ханна куда-то делась. Ничего, вернется.

— Добро пожаловать домой.

Голос в темноте. Надо мной кто-то склоняется.