Подозреваемый - Юрий Азаров

Случилось так, что праздники продлились около двух недель, и я, соответственно, не был в университете все это время. Позвонил Костя. Сказал, что он и кое-кто из ребят хотели бы мне показать свои рисунки, а заодно, если это возможно, посмотреть мой новый цикл "За решеткой". Я назначил время и продолжил работу над циклом, забыв о предстоящей встрече.

Каково было мое удивление, когда на пороге своей квартиры я увидел Костю и Светлану.

Я извинился за то, что в моем логове царил жуткий беспорядок. Дом подлежал сносу: стены обваливались, потолок в подтеках, полы выщерблены. Но огромная площадь квартиры без хозяев и без мебели позволяла мне видеть свою живопись как бы в движении. На стенах висели триптихи и холсты в разной цветовой гамме: коричневой, фиолетово-розовой, кобальто-синей и изумрудно-зеленой. В одной комнатке я сосредоточил свою "Белую живопись": так я назвал картины в светлых тонах, от золотисто-сероватого до палевых и розоватых оттенков; эта белая живопись как-то сама полилась из моего нутра. Меня поразило, что в этих моих полотнах нигде не просматривались белила. Раньше мне это было невероятно трудно: как бы я ни старался, а специфическая противная запыленность белил все равно кое-где давала о себе знать. А здесь белила абсолютно не чувствовались, как не ощущалась и чистота тонов — синего или сиреневого, коричневого или красного.

Светлана надолго застыла в этой комнатке. Она разводила руками как бы в намерении остановиться перед одним из холстов и не могла.

— Здесь как в храме — все одухотворено, — сказала она, думая о чем-то своем. Я наблюдал за нею. Костя курил в форточку. Он уже много раз видел мою живопись и теперь молчал.

— Есть какие-то вопросы? — спросил я у Светланы, когда она, тяжело вздохнув, заметалась по второму кругу от одного холста к другому.

— Очень много вопросов, но мне стыдно спрашивать. Наверное, я покажусь вам глупой.

— Ради бога, не стесняйтесь, — сказал я как можно доброжелательнее.

— Это все вы или главное заключается в вашей технике? — сказала она, показывая рукой на белые холсты.

— Замечательно. Если хотите, именно этот вопрос я постоянно задаю себе. Эти пейзажи родились у меня как бы подсознательно. Я даже не знаю, почему они такими получились. И теперь я думаю, если это я, то какой же я на самом деле.

— Вы хотите сказать, что в этих пейзажах, возможно, и не отражена ваша сущность?

— Мне кажется, что у человека баснословное количество сущностей. Сегодня одна, а завтра другая.

— Выходит, человек так непостоянен, что на него и положиться нельзя?

— Нет, я думаю, что основание этих сущностей абсолютно постоянное, а вот формы проявления разные…

— Значит, все-таки сущность одна, а не множество?

— Можно и так, — согласился я. — Но мы отвлеклись. Если говорить именно об этих пейзажах, то их сущность лучше, чем сущность моего "я".

— Почему?

— Потому что в этих пейзажах много света. Много интуитивного. А я безнадежно рационалистичен.

— Это же хорошо.

— Я у Бердяева вычитал такую мысль: "Любовь есть интуиция личности. Эту интуицию нужно иметь и о других и о себе. Нужно любить себя". Я не могу достичь ни интуиции, ни любви к себе, ни любви к тому, что я пытаюсь создать.

— Зато вы нас учите этому.

— Конечно, я вас учу лучшему, иному, чем то, что есть во мне. Я хочу, чтобы вы на несколько порядков превосходили меня. По-моему, Костя кое в каких вещах во многом превзошел меня.

— В каких это? — спросил Костя.

— Ну хотя бы в способности к самоограничению.

— Вы так считаете?

— Я это вижу. Вы собираетесь показать мне свои рисунки? — обратился я к Светлане.

— После того, что я увидела, мне стыдно показывать свои поделки. А вот стихи свои я вам покажу. Только не читайте вслух.

Я развернул тетрадь. С первых строчек повеяло болью, одиночеством, безысходностью. Костя вышел в коридор покурить.

— Неужто совсем так плохо?

— Совсем, — прошептала она.

— У вас же все есть. Молодость, красота, ум, силы, наконец…

— А кому это все нужно? Вы же говорили сами, если есть все, а нет любви, то ничего нет…

— Надо ждать.

— Вы же сами говорили, что молодость не терпит ожиданий, — улыбнулась Светлана.

За окном пылал закат. Солнце садилось, обливая яростной киноварью дома, деревья, небо.

— Вы видите солнце. Сейчас его не станет. А завтра оно снова явится и будет светить всем. Так и в жизни: сегодня кажется, что нет любви, а завтра любовь сама приходит к тем, кто умеет ждать.

— Непременно приходит? — вдруг весело и живо откликнулась Светлана.

— Конечно, — сказал я и коснулся рукой ее головы.

— Спасибо, — печально сказала она, то ли за то, что я коснулся ее волос, то ли за то, что посоветовал ждать.

Вошел Костя. Светлана тут же набросилась на него:

— Костя, скажи ты счастлив? Чего больше в твоей жизни радости или тоски? Только честно?

— Тоски, конечно, больше, — ответил Костя. — Но я ее прогоняю, когда переключаюсь на какое-нибудь дело. У меня дело всегда убивает тоску.

— А без любви ты мог бы жить?

— Живу же. Не умираю, — ответил Костя, смеясь. — Хороший секс лучше всякой любви.

— Фу, какая мерзость! — вспыхнула Светлана и перевела разговор на другую тему. Она обратилась ко мне с вопросом: — Мне кажется, что за вашими холстами что-то спрятано. Кажется, что если снять верхний слой красок, то за ними будет что-то другое. Говорят, зрение бывает внешним и внутренним. То есть человек не все осмысливает, что видит, что-то остается за кадром. В вашей живописи меня что-то волнует, а что понять не могу. Это что-то, должно быть, остается за кадром. Может быть такое?

— Вы очень щедрый зритель, — сказал я. — Слишком хорошо говорите о моих работах.

— Они совсем другие, чем на репродукциях. — И вдруг совсем неожиданно: — А вам очень трудно живется? Извините, опять меня не туда понесло.

— Отчего же, — ответил я. — Мы все живем в трудное время. Все ждем беды, и это ожидание делает жизнь порой невыносимой. Так ведь, Костя?

— Не согласен. Я, конечно, не перенес в своей жизни столько, сколько вам досталось, но все время ждать беды — это неверно. Жить надо, а не страшиться неприятностей. Верить надо в лучшее, а не в худшее. Это ваши же слова.

— Согласен, Костя. Я рад, что у меня такие жизнерадостные ученики…

Потом мы пили чай, и Светлана была весела и внимательна к нам обоим. Несмотря на мои протесты, она вымыла чашки, вытерла со стола и еще раз зашла в комнату с белой живописью. Я последовал за ней. Разглядывая картины, Светлана вытащила из сумки конверт и положила его на подоконник.