Танец Арлекина - Том Арден

Умбекка плакала, но понимала, что деверь прав.

Именно эти воспоминания не выходили у Умбекки из головы в тот день, когда в замок снова явился с визитом капеллан.

— Надеюсь, вы не забыли, любезная госпожа, что я являюсь вестником, эмиссаром моего командира.

Капеллан отвесил Умбекке низкий поклон и изящным жестом показал квадратик визитной карточки. Он даже не удосужился перчатки снять, и почему-то зрелище кремовой карточки в белоснежной руке произвело на Умбекку мучительное, тягостное впечатление.

Некоторое время капитан, прижав визитку к груди, мерил шагами паркет.

Гм-м-м.

Он нахмурился.

Следовало предпринять иную тактику.

Он бросил взгляд в сторону кровати. На этот раз занавески балдахина были подняты. Девушка была очень бледна. Под глазами — темные круги. Рядом, на столике — маленький черный пузырек. Ах да, Фиваль вдруг отчетливо вспомнил свою мать, прожившую целых шесть циклов за закрытыми ставнями в роскошном городском особняке в Агондоне.

Капеллан обернулся, улыбаясь:

— Надеюсь, ваша племянница поправляется?

— Бедняжка Эла! Я боюсь, о выздоровлении тут говорить вряд ли уместно. Исчезновение Джемэни было для нее слишком большим ударом.

Это было правдой. Как долго, как упорно Эла противилась желанию принять снотворное зелье! Но когда бедная женщина решила, что её сын пропал навсегда, она не смогла удержаться. Бедняжка Эла! Умбекка не смогла удержаться от улыбки. Не такая уж сильная её племянница, как ей самой бы хотелось. Нет, на самом деле Эла слаба. Слаба! Усмешка Умбекки превратилась в застывшую гримасу.

— Ну а мальчик? — поинтересовался капеллан.

— О, с ним все в порядке! — воскликнула толстуха, спохватившись. — На счастье, Джем ничего не помнит об этих гадких ваганах. Знаете, капеллан, я вот думаю… почему мы вообще терпим этих мерзких людишек в нашем королевстве?

— Вы правы, любезная госпожа! Думаю, и командор бы с вами согласился. Думаю, у вас вообще нашлось бы много общего.

— О? — Умбекка зарделась от удовольствия. Она уже успела разглядеть кое-какие слова на карточке, что не выпускал из пальцев капеллан. Умбекка опустилась на кушетку. Гость тут же оказался рядом с ней. — Верно ли я понимаю, капеллан, что вы желаете мне что-то сообщить?

Белая перчатка метнулась перед глазами Умбекки, кремовая карточка застыла в воздухе. Капеллан проворковал на ухо Умбекке:

— А верно ли я понимаю, любезная госпожа, что вы женщина, заслуживающая положения куда более высокого, чем то, на какое вы себя обрекаете, живя в этой дыре, Ирионе? В нынешнем Ирионе, я хочу сказать. Да и в бывшем — в таком, каким он был в худшие годы.

— Я думаю, вам отлично известно, что хозяин этого замка — мой деверь. Вероятно, вы даже слышали о мисс Руанне Ренч, что была некогда первой красавицей Девяти провинцией? Она была моей сестрой. Мы… двойняшки.

— О, конечно! — воскликнул капеллан, но трудно было сказать, что он имел при этом в виду — то ли то, что этот факт ему был известен, то ли то, что заметил с первого взгляда, что Умбекка — сестра первой красавицы. Он разжал пальцы, и карточка упала на колени к Умбекке. — Полагаю, что много говорить не нужно. Любезная госпожа, на мой взгляд, ваш час пробил. Вам предстоит стать лучом света в новом блистающем мире.

Умбекка жадно схватила карточку.

— Бал! — воскликнула она и прижала карточку к кулону — кругу Агониса, лежащему на затянутой в черный креп груди.

Фиваль улыбнулся:

— Рад видеть, что вы — женщина набожная. Полагаю, что между вами и командором не будет никаких препон.

— Никаких?

На этот вопрос капеллан не ответил, но он не выходил из головы Умбекки всю последующую луну, пока она готовилась к балу. Умбекка впервые так много думала о человеке, который столь сильно занимал умы простых жителей деревни, — о командоре. Правда ли все, что болтали об этом старике, страдавшем подагрой?

Но Умбекка надеялась на встречу с человеком ярким, блестящим — вроде капеллана Фиваля.

Как только Эй Фиваль вернулся в проповедницкую, ему сообщили, что с ним срочно хочет встретиться молодой лейтенант из охраны командора. Лейтенант сообщил капеллану, что командор ведет себя несколько странно.

Эй Фиваль поджал губы. Новость эта его порадовала. Ведь все планы напрямую зависели от командора. Но с другой стороны — что бы это значило — «командор ведет себя странно»? С тех самых пор, как командор поселился в проповедницкой, он не покидал комнаты, в спешном порядке обставленной в соответствии с его требованиями. Страстные молитвы, что они с капелланом читали вместе в карете, остались в прошлом, как и чтение книг «мисс Р». Старик часами просиживал в своей комнате в темноте, хотя и требовал, чтобы капеллан принес резной светильник, что был подвешен в карете. По распоряжению командора светильник горел постоянно. Свет был нужен командору не сам по себе — он не поднимал забрала. Нет, видимо, его просто успокаивал треск горевшего в светильнике масла.

Тихое, постоянное, неотступное змеиное шипение.

А в большом зале лектория несколько молодых рекрутов настилали новые полы. Еще более оживленно шел ремонт в гостиной этажом выше, где предполагалось дать бал. Мешал ли командору весь этот шум? На цыпочках, почти не касаясь пола, капеллан направился к комнате командора, но лейтенант окликнул его и сообщил:

— Господин капеллан! Он там!

Капеллан обернулся. С изумлением проследовал взглядом за указательным пальцем лейтенанта.

— Лейтенант, не хотите ли вы сказать…

— Он сидит за письменным столом. Говорит, что у него там теперь штаб.

— Но свет!

— Говорит, что ему не обязательно смотреть, господин капеллан.

Эй Фиваль вернулся к лейтенанту. Они вместе быстро шагали по обшарпанному коридору, идущему вдоль одной из боковых стен здания. «Это все из-за запахов», — решил капеллан. В проповедницкой удушливо пахло краской, лаком и клеем для обоев. Наверное, командору просто стало дурно.

— Он не бредит? Не говорит ничего бессмысленного?

— Нет-нет, господин капеллан. Он такой счастливый! Говорит, что хочет, чтобы вы снова читали.

— Он сошел с ума! — вырвалось у капеллана. Однако он тут же улыбнулся и сказал своему спутнику: — Лейтенант, моей последней фразы, вы, естественно, не слышали.

Сплю ли я сладким сном или бодрствую —

Он не спит, о грехах моих плачет.

Я тружусь, я молюсь, я безмолвствую —

Он не спит — о грехах моих плачет.

Оттого, что ему не плачу я любовью,

Его сердце всегда обливается кровью.

Умбекку теперь не покидало ощущение счастья.