Нетленный прах - Хуан Габриэль Васкес

Ансола дочитал вырезку до конца и начал сначала. И потом прежде всего подумал – не все, значит, еще потеряно, если безвестные и безымянные граждане, движимые добрыми чувствами, находят время и возможность прислать ему доказательства, необходимые, чтобы показать истинное лицо колумбийской полиции, чтобы разоблачить генерала Саломона Корреаля. О, если бы так поступили все, кто занимает его сторону, все, кто, как и он, хочет установить истину! О, если бы заговорщики ощутили давление общественного гнева! Он чувствовал безмерную благодарность неизвестному человеку без лица и имени, который, быть может, прячась от тайных агентов и очень серьезно рискуя, доставил ему этот конверт… Да, Ансола думал об этом в те минуты, когда снова взял в руки конверт в надежде найти какое-либо указание на личность отправителя, но вместо этого обнаружил клочок желтоватой бумаги, который почему-то не заметил раньше. Он стал читать слова, написанные от руки, и почувствовал себя жертвой детского розыгрыша, но не какого попало, а такого, где в руке у маленького шутника – мачете, а в глазах плещется тьма.

Доктор Ансола, это вам, чтоб знали, что бывает с теми, кто ищет, чего не терял.

Потом осознал, что в этот миг произошло гораздо больше событий, чем могло показаться. Во-первых, он испугался и, во‑вторых, – вот чего Ансола не предвидел – он испугался собственного страха. А что, если он дрогнет и сдастся? Что, если даст победить себя угрозам, перспективе физических страданий и насильственной смерти? Зачем тогда были эти многолетние усилия, зачем подставлял под удар других и себя, зачем искал в грязи заговоров смутную идею истины и справедливости? Все это резко изменилось с того вечера в 14-м году, когда Хулиан Урибе и Карлос Адольфо Уруэта пришли и попросили его об услуге. До этого мир был устроен проще – но только для него, а вот для генерала Урибе, написанные угрозы обернулись реальным нападением и гибелью. Что ж, об этом можно думать двояко: с одной стороны, было бы опрометчиво, узнав из первых рук о возможных последствиях некоего действия, продолжать его; с другой – бояться угроз значит предать память убитого генерала. Ансола не стал хранить записочку среди своих документов, а бросил ее в камин. Зато вырезку из «Жиль Блаза» положил на стол, чтобы потом переписать текст. И это, пусть даже сам он этого не сознавал, свидетельствовало о зреющем решении продолжать начатое. Спустя несколько недель случайная встреча сделала его бесповоротным.

Некое «Общество друзей согласия» организовало конференцию, посвященную мировой войне: в зале «Олимпия» собралось больше трехсот человек – и Ансола в том числе. В течение двух нескончаемых часов он слушал о событиях в Европе, где уже три года шла война, чья адская пасть поглотила могучие державы, истребила пять миллионов человек, то есть уничтожила целое поколение. Слушал о французских послах в США, о новых боях на Ипре, о многомильных линиях траншей, вырытых германцами на границе с Бельгией, а также выступление одного испанца, который сообщил, что либералы прилагают огромные усилия, чтобы втянуть в войну Испанию, чтобы не стыдиться потом, что не приняли участия в борьбе с варварством. Ансола не знал, кто сказал ему, что в первых рядах сидят родные солдата Эрнандо де Бенгоэчеа, а, может быть, и не надо было ничего говорить, потому что ведущий то и дело расточал со сцены хвалы мужеству юного солдата и его изумительному поэтическому дарованию, и даже позволил себе припомнить одно стихотворение, которое Ансола толком не понял – в нем говорилось о Париже и встречались слова «огни» и «астрал». Публика разразилась рукоплесканиями, в первом ряду поднялись две фигуры, а за ними следом – и весь зал, и Ансола неожиданно обнаружил, что растроган.

Когда действо окончилось, он пошел вперед, против течения, навстречу зрителям, спешившим к выходам из кинотеатра. Ему хотелось познакомиться с родственниками Бенгоэчеа, пожать им руки, узнать, как звучат их голоса, и он не разочаровался, узнав, что из родных тут одна Эльвира, сестра солдата, в сопровождении Диего Суареса Косты и дамы-компаньонки. Суарес же оказался большим другом Эрнандо, но Ансола так и не понял, проездом ли он в Боготе или живет тут, и потому не понял, что все внимание отдал Эльвире – большеглазой девице с густой челкой и с заколкой в цветах французского флага.

– Мне бы очень хотелось познакомиться с вашим братом, – сказал ей Ансола. Потом, как оброненный платок – с земли, взял ее руку и склонился к ней, но не прикоснулся губами. – Марко Тулио Ансола, – представился он.

– А-а, – сказала она. – Это ведь вы пишете про то, что всех нас так волнует?

– Вы меня простите… – начал он. – Я не…

– Мой брат тоже наверняка был бы рад познакомиться с вами, – перебила она. – Ну, по крайней мере так у нас дома говорят о вас.

«Говорят обо мне… – мысленно повторил Ансола. – Был бы рад познакомиться со мной». Он непонятно почему вспоминал этот краткий диалог в те месяцы, когда все время его и все силы были посвящены работе над последней книгой. Иногда в словах юной Эльвиры ему слышалась поддержка, а иногда – требование. Иногда, дописывая очередной абзац, разоблачающий Саломона Корреаля или Педро Леона Акосту, он думал, что рядовой Эрнандо в его годы уже был убит, но прожитых двадцати шести лет хватило, чтобы оставить стихи, которые с восторгом встречают читатели, и чтобы героически погибнуть, отстаивая вечные ценности. А он, Ансола, он что успел к своим двадцати шести? И книга, которую он пишет, книга не стихов, а самой низменной прозы, книга, цель которой – всего лишь разоблачить заговор убийц, книга, не имеющая иных достоинств, кроме стремления восстановить справедливость и корявой риторики здравого смысла, в самом ли деле не грозит ему смертью? Не роет ли он сам себе могилу, каждым абзацем, каждой статьей, каждым свидетельством углубляя ее? Каждая новая страница, которую исписывал он своим каллиграфическим почерком с наклоном вправо, взрывала очередную бомбу разоблачения. Да, так оно и есть, думал он: эта рукопись подобна субмарине, и кое-какие фрагменты, как торпеды, были наведены на трансатлантический лайнер колумбийской власти и готовы были поразить его ниже ватерлинии и пустить на дно.

Проверяя силу написанного им, он продолжал публиковать колонки в «Патрии», но теперь уже не мастерил их из того материала, который предназначался для будущей книги, а отправлял в печать целые фрагменты уже готовой рукописи. Иногда – чтобы попросить какого-нибудь свидетеля подтвердить его версию, иногда – чтобы какой-нибудь крупный специалист, собаку съевший на процессуальном праве, указал на сознательное или случайное искажение в трактовке закона. Однажды – просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет – он отправил в Ассамблею Кундинамарки целую главу, посвященную коррупционным махинациям Алехандро Родригеса Фореро. Ассамблее предстояло выбрать из нескольких кандидатур и утвердить нового прокурора. Едва лишь члены ее прочли присланные Ансолой страницы, как сеньор Родригес Фореро был лишен всякой поддержки, и автор жалел только о том, что за стенами Ассамблеи, в мире обычных людей, не произошло ничего подобного. Родригес написал статью в газету, утверждая, что семья покойного генерала возмущена деятельностью сеньора Ансолы, считает его безнадежным мифотворцем, а направление его расследования – неверным. Когда же Ансола явился к Хулиану Урибе за объяснениями, тот встретил его в сильном смущении и сказал, не глядя в глаза: