Над горой играет свет - Кэтрин Мадженди

— А почему бы тебе тоже не пойти, может, захочется что-нибудь еще? — спросил дядя.

Мама ему даже не ответила.

На свои личные деньги я купила пару серебряных висячих сережек, шампунь «Флекс», соль для ванны, новый журнал мод и два «Сникерса» (шоколадных батончиков «Зеро» у них не было!).

Когда приехали, мама попросила накрасить ей ногти. В духовке запекалось рагу с овощами и сыром, помидоры миссис Мендель лежали на кухонном столике рядом с мамиными закадычными друганами-бутылками.

Пока я красила маме ногти, она жаловалась на Мусю-Бусю, на это исчадие ада. Всеми помыкает, пользуясь своими деньжищами. Сказала, что Ребекка ничем не лучше, ведь ей известно, что Муся-Буся всех подкупает. Захотелось вступиться за Ребекку, но я помалкивала. Мама только бы еще больше разбушевалась.

Потом настала очередь дедушки, какой он был свирепый. Ну а потом она заговорила об аварии, вспомнила тетю Руби.

— Увидеть в таком виде родную сестру, Вирджиния Кейт! Глаза без век, выкатились, кровища хлещет, половины лица вообще нет. Клочья, одни клочья. А мама моя тогда? Сгорела дотла, пепел, сплошной пепел. Жуть, какая жуть.

Целый час я ее успокаивала, утешала.

Когда мама задремала, я вытащила из духовки рагу и пошла убираться. Поддерживать чистоту было нетрудно, если мама в запале не расшвыривала вещи и не бралась за готовку. Когда она пыталась что-нибудь приготовить, то делала это довольно странно. Я смотрела, как она бойко ковыляет по кухне, хватая сковородки и миски, одно жарит, другое варит, третье размешивает. И весело так смеется. Но меня это не веселило, я знала, что все убежит или пригорит, а мне потом отчищать.

Обычно удавалось выманить ее из кухни к телевизору. Она любила шпионский сериал «Миссия невыполнима», но никак не могла уловить, в чем там дело. Еще обожала шутки Дина Мартина. В левую руку стакан, в правую сигарету, и спрашивает:

— Как ты думаешь, что это у него в чашке?

Случалось, только поедим, она мне с широкой улыбкой:

— Хочу испечь печенье.

— Мамочка, я сама, а ты иди отдыхай.

— Сколько можно отдыхать? Включи хорошую музыку, и я испеку такую вкуснятину, закачаешься.

Я находила станцию, где передавали самые популярные песни.

Мама подпевала певцам, тесто переползало через край миски. Волосы мама забирала в хвост, и заросшая сильно плешка стала почти незаметной.

Когда противень с печеньем мы ставили в духовку, мама танцевала, пыталась и меня растормошить. Но мне не очень-то хотелось, я предвкушала, как буду отовсюду соскребать липкое тесто и все отмывать.

— Сколько можно возиться в грязи? Что с тобой сделала эта женщина из Блюйзианы?

— Ничего она не сделала. Просто я устала.

— Сто лет тебе, что ли? Устала она.

Она кружилась, кружились полы ее халатика. И даже со всеми этими шрамами и уронами от пьянства она все еще была Королевой Западной Вирджинии.

— Думаю, тебе полезно было бы жить здесь. Поучиться расслабляться. — Схватив мои руки, она снова стаскивала меня с дивана. — Ну, давай же, Вирджиния Кейт. Разве можно усидеть под такую музыку?

Я шла с ней танцевать, вдыхая запах пудры «Шалимар» и пары алкоголя. Губы ее были накрашены недавно купленной помадой («красное яблоко»), хвост развевался, затуманенные глаза мерцали, крепкие зубы поблескивали, не хватало только одного сбоку, выбило при аварии. Мы кружились и кружились. Я снова становилась маленькой девочкой и снова без памяти любила свою маму. Потом она плюхалась на диван и засыпала в ту же секунду. А я выключала приемник, накрывала ее одеялом и отправлялась отмывать измызганную кухню.

Именно тогда, в тот вечер, дом наполнился шепотами. Я услышала, как вздыхает бабушка Фейт. Открытое окошко впустило прохладу, а луна была огромной, яркой и строгой. Я бродила по дому, подбирая повсюду разбросанные мамой вещи. Ничто меня не радовало, мне казалось, что все хорошее находится по ту сторону моей горы. Попасть бы туда, там все меня ждут, «я здесь», сказала бы я им, и теперь мы снова будем все вместе.

Шелест, шепот, громче, еще громче:

— Вирджиния Кейт. Вирджиния Кейт. Вирджиния Кейт.

Зазвонил телефон, я бросилась к нему бегом, не разбудил бы маму.

— Девочка моя, это Дарла.

— Мисс Дарла! — Я улыбнулась в трубку, как будто мисс Дарла могла меня увидеть.

— Я взяла телефон у Ребекки. Ничего, что я звоню, ты не сердишься?

Вдалеке раздалось тявканье.

— Замолчи, София.

— Что вы, ничуточки.

— Как ты там поживаешь?

— Нормально.

— Иногда мы делаем то, что — как нам кажется — обязаны делать.

— Да, это так.

— Иногда мы действительно обязаны. Но далеко не всегда человек должен делать то, что делает несчастным его самого.

— У меня все хорошо, правда.

Возникла пауза, обе только дышали в трубку. Я старательно прокручивала в мыслях наболевшее, надеясь, что она услышит мои мысли, как это бывало раньше.

— Твоя мама — сильная женщина. Она сумеет все преодолеть и выжить. А ты совсем еще молоденькая, тебе самой надо прожить эту жизнь. Каждому уготованы свои тяготы. По-моему, ты достаточно ей помогла, теперь мама справится без тебя.

Я прислонилась затылком к стене. Устала. Как же я устала.

Мы продолжили разговор, и уже совсем о другом. Говорили про индийскую сирень. Мисс Дарла сказала, что с акации облетели все цветы, но ветки крепкие и зеленые, хотя их треплет знойный ветер. Сказала, что большая влажность, того и гляди все закипит. Что цикады стрекочут очень громко, это что-то новенькое. А еще мисс Дарле приходилось спасать гекконов, Софи Лорен вдруг завела моду охотиться за бедными ящерками. Она сказала, что Мика теперь еще реже появляется дома, сказала только потому, что я пристала к ней, как там мой старший брат.

Наконец мы повесили трубки, а я все мысленно не отпускала ее голос, он все еще ласково щекотал мое ухо. Я пошла к себе, легла и расплакалась, хоть и поклялась когда-то, что больше рыдать не стану. Плакала долго, от слез и соплей намокла подушка.

Как вошла мама, я не слышала.

— С чего это ты льешь слезы?

Я обернулась. Мама заново накрасила губы, но не совсем ровно, поэтому казалось, будто вокруг рта размазана кровь. Слой помады был таким густым, что на краешке стакана (а она пришла с ним) остался алый отпечаток.

— Сама не знаю, — сказала я.

— Кому надо лить слезы, так это мне. — Она сделала большой глоток. — Это я потеряла всю семью, черт бы ее побрал. Всех своих детей. Даже тебя. Ты здесь, но одновременно и там. Я потеряла все. Своего Фредерика, своих детей, свою красоту. Ничего не осталось.