Нёкк - Нейтан Хилл

– Дело не в сексе, – смеется Бетани. – Я хочу тебя, я могу заняться с тобой сексом. Но я не знаю, хочешь ли ты. Точнее, захочешь ли.

– Захочу.

– Ты кое-чего не знаешь.

Бетани встает и поправляет платье жестом, в котором читается спокойное достоинство и невозмутимость: как это непохоже на спектакль, который только что разворачивался на диване!

– У меня для тебя письмо, – сообщает Бетани. – Оно на столе, на кухне. От Бишопа.

– Он написал письмо? Мне?

– Нам его переслали через несколько месяцев после гибели брата. Он написал его на случай, если с ним что-нибудь случится.

– Тебе тоже?

– Нет. Он написал только тебе.

Бетани разворачивается и медленно направляется к себе в комнату. Движения ее спокойны и точны, как всегда, осанка идеально ровная и прямая. Бетани открывает дверь, замирает на пороге спальни и оглядывается на тебя через плечо.

– Я его прочла, – признается она. – Извини. Я не поняла, о чем он пишет, и ты не обязан мне ничего объяснять, но я хочу, чтобы ты знал: я его читала.

– Что уж теперь.

– Я буду здесь, – она кивает на свою комнату. – Как прочитаешь, заходи, если захочешь. Но если захочешь уйти, – она умолкает, отворачивается, понуривает голову, словно смотрит под ноги, – я пойму.

Она скрывается в темной спальне, с тихим щелчком затворив дверь.

Чтобы прочесть письмо, переверни страницу…

Рядовой первого класса Бишоп Фолл сидит в утробе боевой машины “брэдли” и дремлет, уронив голову на грудь. Их машина вторая в маленькой колонне – три “брэдли”, три “хаммера” да грузовик с припасами: автомобили едут один за другим в деревню, названия которой солдаты даже не знают. Им известно лишь, что боевики недавно похитили мэра этой деревеньки и обезглавили его в прямом эфире. Солдат в колонне изумляет и то, что казни показывают по телевизору, и сам выбранный способ казни: отрезать голову. Дикость какая-то, средневековье.

Три “брэдли” и три “хаммера” вмещают примерно сорок солдат. Еще двое в грузовике с припасами, плюс вода, бензин, боеприпасы и сотни коробок с ИРП. В состав каждого ИРП (то есть индивидуального рациона питания) входит столько многосложных ингредиентов, что многие солдаты уверяют, будто после боевиков и СВУ[32] самую большую угрозу для жизни и здоровья представляет именно ИРП. Они даже придумали игру: нужно угадать, откуда тот или иной компонент – из ИРП или бомбы. Сорбат калия? (ИРП.) Двунатриевый пирофосфат? (ИРП.) Нитрат аммония? (Бомбы.) Нитрат калия? (И то, и другое.) Так они играют за едой, когда тянет на циничные шуточки, но не когда час едут на “брэдли” в дальнюю деревню. В дороге они чаще всего спят. Последнее время они по двадцать часов проводят на дежурстве, так что час в бронированной утробе “брэдли” считается раем. Ведь там темно, к тому же за пределами военной базы это самое безопасное место, а еще потому, что “брэдли” на максимальной скорости гудит, как неуклюжая деревянная кабинка на “русских горках”, когда та разгоняется, как сверхзвуковой самолет, – они все в берушах, поэтому им спокойно и уютно. Всем это нравится. Всем, кроме Блёвика: никто не помнит, как его звать на самом деле, потому что его давным-давно прозвали Блёвиком за то, что в “брэдли” он всегда блюет. Потому что его укачивает. Сперва его окрестили “Блевуном”, но потом сократили до “Блёва” или “Блёвика”.

Блёвику девятнадцать лет, волосы короткие, хилый, схуднул килограммов на восемь по сравнению с тем, каким был дома. Регулярно забывает чистить зубы. Родом из какой-то сельской глуши, о которой толком никто не слышал (не то Невада, не то Небраска). Глубокие убеждения этого парня не поколебать никакими историческими фактами. Например: однажды Блёвик услышал, как кто-то назвал операцию в Персидском заливе “войной Джорджа Буша”, и принялся на все лады хвалить президента – дескать, молодец, изо всех сил старается разгрести бардак, который оставил ему Клинтон. Завязался горячий спор о том, кто же на самом деле объявил войну и придумал ввести войска в Ирак. Все дружно пытались убедить Блёвика, что войну начал не Клинтон, но Блёвик лишь качал головой и сочувственно повторял: “Ребята, я совершенно уверен, что вы ошибаетесь”. Бишоп припер его к стенке: мол, какая разница, за кого ты, за Буша или за Клинтона, если то, кто именно начал войну, – объективный исторический факт. На это Блёвик ответил, что Бишопу следовало бы поддержать “нашего ГК”. Бишоп удивленно моргнул и поинтересовался: какого еще ГК? А Блёвик ответил: ну как же, главного командующего. Тут начался новый спор: Бишоп пытался убедить Блёвика, что правильно говорить не “главный командующий”, а “главнокомандующий”, в одно слово, Блёвик же смотрел на него с таким видом, словно догадался, что над ним прикалываются, и ни за что не купится.

Впрочем, политику солдаты обсуждают редко. Что толку ее обсуждать?

Как-то раз Блёвик попытался их уговорить открыть люки в “брэдли”, чтобы во время движения смотреть вдаль и ориентироваться: мол, так его не укачает и не стошнит. Но остальных это не убедило, потому что, если открыть люки, в “брэдли” уже не будет темно, а значит, не поспишь, к тому же люки бронированные, кому же охота лишиться брони, учитывая, сколько вокруг мин, бомб и снайперов. На это Блёвик заметил, что “брэдли” оснащен автоматическими винтовками М-231, которые разработаны специально под размеры люка (фактически это те же М-16 без мушки в сборе, потому что та слишком высокая и с ней винтовки не пролезли бы в люк, и с более коротким прикладом, потому что в “брэдли” очень тесно), и спросил: если “брэдли” оснащен М-231, значит, подразумевается, что для стрельбы следует открыть люки? На это Бишоп ответил, что восхищается логикой доводов Блёвика, несмотря на их откровенную эгоистичность. Но командир “брэдли”, по фамилии, как ни странно, тоже Брэдли и по кличке “Многодетный папаша”, поскольку поступил на службу, чтобы сбежать от нескольких оставшихся на родине семей, заявил, что люк открыть не даст. “Если есть защита, надо ею пользоваться, мы же не дураки какие-нибудь”, – пояснил он, чем всех позабавил: смешно было услышать от него такое.

Логично было бы предположить, что Блёвик, которого вечно тошнило, который толком не знал, что в мире творится, и ныл из-за закрытых люков, станет в коллективе изгоем. Тем более что ездить на “брэдли” им доводилось часто, а значит, Блёвика неминуемо должны были возненавидеть. На деле же вышло совсем не так. Блёвика все полюбили и зауважали после одного полночного рейда по огороженному микрорайону, в котором предположительно скрывались боевики: у него тогда сломался очковый прибор ночного видения, и Блёвик, вместо того чтобы вернуться в машину, как сделал бы любой из них, распахивал двери и светил внутрь обычным фонариком. В такой операции это все равно что повесить на себя огромную неоновую вывеску “Пристрелите меня!”. Храбрость этого парнишки превосходила всякие пределы. Как-то раз он сказал Бишопу, что, когда в тебя стреляют и убегают, это еще хуже, чем если в тебя просто стреляют. То есть, подумал Бишоп, Блёвик рассуждал так: пусть лучше враг стоит смирно, пытаясь меня убить, чем вообще в меня не стреляет. В общем, Блёвика все любят. Это ясно хотя бы потому, что все зовут его Блёвиком: стороннему наблюдателю такое прозвище показалось бы издевательским – негоже высмеивать чужие слабости, на деле же это доказывает, что Блёвика любят, несмотря на этот недостаток. Такое вот мужское проявление безусловной любви. Разумеется, они это никогда не обсуждают.