Спорим, будешь моей - Елена Тодорова

– Нет!

Просыпаюсь в поту. Рубашка, что на мне надета, липнет к телу. Сон странный, но дрожь является частью реальности. Меня действительно колотит. Настолько, что даже зубы стучат. И я не могу это остановить.

Холодно мне? Или просто плохо? Просто… Ужас и страх все еще клубятся внутри. Едва удается опереться о края кушетки ладонями, отрываю приклеившуюся к простыне спину и резко сажусь. Вцепляюсь еще крепче, когда голову, словно шар, по кругу ведет, и перед глазами все плывет.

– Тише, дочка… Тише, – оказываясь рядом, мама ловит меня за плечи и, тем самым, мешает свалиться на пол.

– Живот болит… – сиплю сдавленно. Горло, будто наждаком продирает. Сглатываю, но мерзкое жжение не проходит. – Что они капают? – с трудом приподнимаю руку с воткнутым в вену катетером. Она кажется столь же неподъемной, как и в моем сне. Разглядеть ничего не получается, перед глазами снова рябь идет. – Тошнит… – цежу сквозь зубы, когда рвотные позывы перекрывают все остальные ощущения.

Мама подносит небольшой лоток. Заботливо придерживает его, пока меня рвет. Помогает лечь обратно, когда все заканчивается.

– Я так ужасно себя чувствую… – шепчу, не скрывая растерянности. – Гораздо хуже, чем было утром… Гораздо хуже, чем когда-либо… Мне так плохо, будто я умираю…

– Не умираешь, – отвечает мама быстро и коротко, скупясь на слова.

– Ты сердишься на меня?

В это мгновение нуждаюсь хоть в какой-то поддержке. Не знаю, откуда она такая всепоглощающая и неотвязная берется, но меня буквально наизнанку выворачивает от этой потребности. Хочется кричать: «Обними меня!» И кричать очень громко, не осознавая толком, кому на самом деле адресован этот посыл.

Хоть кому-нибудь… Хоть кто-нибудь… Боже, обними меня…

– Не сержусь, – выталкивает мама и отворачивается к окну.

– Ну, как же, мам? Я понимаю, что подвела всю нашу семью… Мне жаль, что так получилось… Ма?.. Мы же справимся? – шепчу, хотя даже дышать с трудом удается. – Я скажу Артему… Он… Он… Он меня любит… Все будет хорошо…

Голос срывается и глохнет, когда мама резко оборачивается. Впивается в меня таким презрительным взглядом, что и пережить его трудно. Из моих глаз неожиданно выкатывается новая порция слез.

– Что ты ему скажешь?

– О ребенке…

– Не вздумай, – высекает непоколебимо. – Ребенка нет. Забудь об этой проблеме.

– Что? – все, что получается выдохнуть. А после затягивается удушающая, будто вакуумная тишина. Мама молчит и молчит, не собирается мне помогать. В ее глазах читаются все ответы. Но они настолько страшные, что я отказываюсь их принимать. Морщась, мотаю головой. – Ты говорила, что мне помогут… Что?.. Что с моим ребенком?

– Скоро тебе полегчает.

– Полегчает?

Мне очень не нравится этот ответ.

– Да.

– Что это значит? Что с моим ребенком? – в тон просачиваются истерические нотки. Меня разбивает паника, хотя я все еще не понимаю… Не хочу понимать. – Что с моим ребенком?!

– Его нет! Нет! Ребенка больше нет! Нет проблемы!

Этими криками не просто все звуки заглушает… Мама… Моя мама, мой самый родной человек, собственноручно кислород мне перекрывает. Чувствую, как лицо дробит дрожью. Оно морщится, словно за мгновение состарившись. Рот кривится и распахивается в немом крике. Потому что кричать я не могу. Воздух в меня не поступает. Спазмами выбивает из нутра остатки отработанного кислорода. Когда и там все скукоживается, мучительно медленно улетает моя душа. Это очень больно. Адово! Все содержимое наружу. Безвозвратно. Ничего не остается. И вот тогда я падаю. Стремительно лечу в бездонную пропасть. Бесконечный этот путь. Горю по дороге. Заживо сгораю.

Слышу, наконец, свой вопль. Пронзительный, дребезжащий и болезненный. В нем столько истерии и безумия, что, имей я возможность хоть к какому-то анализу, сама бы устрашилась. Но сейчас… Сейчас мне плевать.

Я выжжена до оболочки. Я вся – одна сплошная рана. Я уничтожена.

– Ты… – сиплю сдавленно. Моргаю усиленно, чтобы выжать мешающие глазам слезы и увидеть закрывающую ладонями уши маму. Выглядит она ошарашенной и крайне напуганной. – Ты говорила, что мне помогут!

– Ну, вот и помогли… – пытается вернуть голосу твердость.

Но в действительности роли меняются – это я ее размазываю.

– Мама… – самое мягкое, что произношу. Качая головой, все еще не верю… В происходящее и в то, что в следующую секунду озвучу. – Ты – ужасный человек. Ужасный! Я тебя ненавижу!

Срываюсь. Кричу страшные вещи. Ей нет оправдания. Мне нет оправдания. Случившееся – крайняя точка. После такого не то, что жить… Даже помнить о такой жизни не хочется!

– Сотрите мне память! Удалите это! Уберите! Уберите все! – в истерике зарываю пальцы в волосы и продираю ногтями кожу.

Не знаю, сколько бы Вселенная трещала в этом пике, и насколько резко бы он оборвался… Прибегают врачи и, скрутив меня, чем-то обкалывают. Я чувствую острые вспышки боли, а в следующие секунды будто пьянею. Тело стремительно ослабевает, наливается жаром и прекращает сопротивляться.

Последней волной ловлю состояние невесомости, бесполезности и абсолютного равнодушия. Боль не уходит, она становится глухой и расконцентрированной. Мне все еще плохо, но я не понимаю – почему. Благо, анализировать и искать источник желания не возникает.

Я засыпаю. Не могу и примерно определить, сколько нахожусь в отключке. Выдергивает меня из душных оков беспамятства голос.

– Что с ней? Что не так? Она ведь беременна? Беременна?

«Чарушин… Чарушин… Чарушин…», – кричит моя душа.

И я с робкой надеждой на спасение открываю глаза.

– Больше нет, – слышу маму, и внутри вновь вскрываются раны. – Беременности нет. Лиза приняла правильное решение. Четыре часа назад ей сделали прерывание… Все чисто.

– Чисто? – этот судорожный выдох отзывается столь сильной болью, что меня, несмотря на застывший в полнейшей апатии организм, перетряхивает.

А потом… Чарушин поворачивается, и мы встречаемся взглядами. Это и близко не похоже на наше привычное столкновение, провоцирующее разрыв энергетических масс и искрящийся грохот молний. Сейчас это слабое, едва ощутимое соприкосновение вялых застывших сгустков.

Меня потрошили физически. Ему же душу вырвали без вмешательств.

Вырвали? Я?

«Нет…», – пытаюсь вытолкнуть.

Изо всех сил стараюсь. Но что-то блокирует. Какая-то часть тела не срабатывает. Смотрю на Артема и просто плачу. Горячие слезы щиплют кожу лица, щекочут шею, забираются под сорочку… Не могу их остановить. Это все, что у меня осталось.

«Как ты могла?» – вижу в его глазах это потрясение.

Своего же выказать не получается. Он не узнает, что я тоже в ужасе от того, что кто-то может так поступить. Я ведь… Я бы скорее умерла, чем сделала с нами подобное!